Самый счастливый день - [18]

На берегу оказалось, что солнце не так уж и греет. Пришлось вытереться рубашкой и повесить её на кустах. Я долго сидел, разглядывая деревеньку на том берегу, рыбачьи лодки и паром, застывший посередине реки. Чудесный сентябрьский денёк. Тепло, безмятежно. Свистают птицы, плещет вода. Но пора домой проверять тетради.

Я оделся и двинулся обратно через зелёный мысок. Спавший человек уже сидел, накрывшись пальто. Мне сразу бросился в глаза знакомый красный берет. В тот же миг человек обернулся. Леста Арсеньева.

Я замер на месте, а она мгновенно покрылась бурным румянцем. Губы её растерянно приоткрылись.

— Не жарко в пальто? — спросил я и присел рядом.

Она попыталась подняться, но что-то плотно прижало её к земле.

— Извините, — пролепетала она.

— За что?

— Мне… зябко…

— А я искупался, — сказал я небрежно. — Люблю холодную воду. Вот тут, в двух метрах от вас. Гляжу, человек почивает. Вы часто так спите на берегу?

— Н-нет… то есть… — она плотнее завернулась в пальто. Проще сказать пальтецо, клетчатое, куцее, чуть ли не приютское.

— Вас знобит?

— Николай Николаевич… — Она вновь покраснела. — Николай Николаевич… Вы прочитали?

— Конечно. Ведь завтра я должен раздать.

Лицо её исказила мука, голос прервался, и чуть ли не с хрипом она произнесла:

— Отдайте…

— Сочиненье?

— Я прошу вас, Николай Николаевич. Не надо читать…

— Но я уже прочитал.

— Прошу вас…

— Это был розыгрыш?

Она почти вскрикнула:

— Нет, нет!

— Тогда я не понимаю.

— Я сама…

— Может быть, у вас так принято? Испытание новичка.

— Нет, поверьте мне, нет…

— И всё же?

Она заговорила отчаянно, быстро:

— На меня что-то нашло. Я вообразила. На меня находит, сама не знаю… Кажется что-то. Это горячка. Я не могу понять. Простите меня, простите. Не надо читать. Это не сочинение. Я была не в себе. Николай Николаевич, не читайте! Я так намучилась. Как вам сказать? — Она смотрела на меня умоляющим взором.

Действительно, не от мира сего.

— Но как вы узнали про мой день рожденья?

— Про ваш день рожденья?..

— Мой день рожденья семнадцатого сентября.

Она смотрела на меня в изумленье. Потом вскочила.

— Не ваш, не ваш! — закричала она.

— Успокойтесь, Арсеньева, — я тоже поднялся. — Именно мой.

Лицо её побелело.

— Не может быть…

— Послушайте, — сказал я, — тут что-то не так. Вместо сочиненья вы передаёте мне странное письмо, и если это не шутка, то что должен делать я?

Она снова бессильно опустилась на траву.

— Я уж не говорю про детали. Лето вы пишете через ять, а Бог с большой буквы. Кто вас этому научил?

— Не знаю… — пробормотала она.

— А с кем вы живёте?

И тут я услышал короткое слово:

— Одна…

Я пустился в расспросы, она отвечала. Чем дольше мы говорили, тем загадочнее становились для меня это созданье. Леста жила одна. Отец погиб на войне. Мать несколько лет назад вышла замуж и уехала за границу, оставив дочь на бабушку. Бабушка в прошлом году умерла. Мать присылала деньги и обещала забрать дочь к себе после окончания школы.

— Но трудно одной! — воскликнул я, преисполнясь сочувствием. — Школа вам помогает?

— Зачем? Мне хорошо.

— А подруги?

— Я не могу дружить, — еле слышно сказала она.

— Почему?

— Я не умею. Они обижаются. И… и память плохая. Они говорят, а я забываю. И помню совсем ненужное…

— До чего же хорош ваш красный берет, — сказал я некстати. — Это бархат?

— Бабушкин, — тихо сказала она.

— Девушка в красном берете!

Она вздрогнула.

— Не знаю, как с вами и говорить!.. С Масловым знаю, с Гончаровой знаю. И очень мне по душе Камсков.

Она молчала.

— У нас был с ним разговор. Он сказал, что только два человека из класса могли бы ходить на пушкинский семинар. Мне кажется, он имел в виду вас.

На её лице появилось испуганное выраженье.

— Нет, нет. Он хороший. Но я не могу дружить. Я ничего не умею.

— Это только кажется, — сказал я, — у вас вся жизнь впереди.

— А если… — она быстро глянула на меня.

— Что если?

Но она замолчала.

— Что ж, Леста, мне надо идти. — Я натянул пиджак на влажную ещё рубашку.

— Николай Николаевич, — она встала и умоляюще посмотрела на меня.

— Не беспокойтесь, я отдам тетрадку и обещаю забыть об этом странном письме. Я вижу, вы совершили неожиданный для себя поступок. Будет охота, сами расскажете, я вас тревожить не стану. До свидания, Леста. Кстати, откуда такое странное имя?

— Бабушка назвала.

— Красиво. Итак, встретимся на уроке.

— Спасибо, — прошептала она.

Вера Петровна познакомила меня с Поэтом. Нет нужды называть его имя, сейчас оно слишком известно. Вскинув небольшую седую голову, Поэт сунул мне руку ладошкой и резко спросил:

— Пишем стихи?

— Н-нет… — я растерялся.

— Мне не совать! Сам не пишу и стихов не читаю. Всё сжёг!

Вера Петровна вступилась:

— Ну, Светик, — так она его называла, — это не протеже, это коллега и мой постоялец. Учитель литературы.

Лицо Поэта сделалось язвительным.

— Пушкина обожаете?

Я согласно кивнул.

— Все обожают Пушкина! Это проще пареной репы обожать Пушкина. А вы знаете, что он написал о Керн?

— Конечно.

— Да не «чудное мгновенье», а другое, в письме!

— Светик, ну что ты мучаешь юношу, — сказала Вера Петровна, чиркая спичкой.

— Вот все они обожают Пушкина, — продолжал Поэт, — икону нашли. А может, ещё Маяковского?