Самый обычный день. 86 рассказов - [2]

После завершения этого эпизода (расплатившись с небольшим отрядом каменщиков и штукатуров и выгнав их за порог, мы снова обрели счастье, и я опять вошел в нее) мне пришлось выслушать парочку свидетелей Иеговы, которые во что бы то ни стало стремились прочитать мне страницы из Библии, не вызывавшие у меня ни малейших эмоций. Не успел я снова подняться в спальню, как раздался новый звонок. Девушка предложила мне великолепный косметический набор «Эйвон». Через две минуты после того, как я безжалостно выгнал ее за дверь, именно в тот момент, когда мы начали чувствовать первые сладостные спазмы, предшествующие оргазму, нам позвонили с ближайшего аэродрома (потому что к этому времени уже успели даже изобрести аэропланы). Оказалось, что моя двоюродная сестра, дочь моей полоумной и близорукой тетушки, находившейся в изгнании, не дожидаясь от меня приглашения, решила провести пару недель в моем доме (то есть в доме своей мамаши — моей полоумной и близорукой тетушки, находившейся в изгнании); и нам пришлось пойти на всевозможные хитрости, чтобы не дать ей зайти в спальню. Однако запах любовной влаги был так силен, что распространялся по всем коридорам, залам и комнатам особняка и в зависимости от направления ветра долетал до некоторых деревень в округе, разливаясь по окрестным долинам. Стоило моей двоюродной сестре понять, что это был за аромат, как она немедленно уехала, пылая негодованием и оскорбленная мыслью о том, что среди ее родни оказался такой двоюродный брат, которого она называла пропащим человеком и беспутником. Даже не попрощавшись с ней, я в очередной раз взбежал вверх по лестнице, открыл дверь в спальню, но на этом все и кончилось: меня поджидал военный патруль в лице двух солдат и капрала с ордером на арест и приказом о незамедлительной отправке по месту службы (одновременно мне предъявлялось обвинение в дезертирстве, потому что я не явился на сборный пункт в положенный срок, который истек уже два года тому назад). Меня отправили в казармы, а через пару месяцев началась война тридцать шестого года[1]. По возвращении мне пришлось оплатить счета кредиторов, выстроившихся в длинную, бородатую и алчную очередь, ответить кое-как на совершенно бесполезную анкету, которую передавали по радио, и съездить в Ла-Бисбаль, чтобы своим присутствием скрасить последние минуты жизни одного дальнего родственника (когда я наконец добрался до этого городишки, того уже три часа как похоронили). Какие еще препоны мне предстоит преодолеть? Однако, забывая об усталости, я вновь поднимаюсь по лестнице, вдыхая этот запах, которым, кажется, пропитан весь дом и который уже стал для меня таким родным и привычным, движимый одним желанием: на этот раз кончить, выплеснуться в нее и заснуть вместе с ней, расслабленно и удовлетворенно. Меня часто преследовал один кошмар: я возвращаюсь домой, а ее уже там нет! С другой стороны, нам бы ничего не стоило оставить свою затею, приняв все эти препятствия за доказательства того, что мы друг другу не пара; годы тщетных усилий должны бы были заставить нас отступить. Распахиваю дверь, ручка остается у меня в кулаке, я отбрасываю ее в сторону, открывая себе дорогу через горы дохлых древоточцев и нераспечатанных писем. Она лежит под простыней, устремив взгляд в бесконечные дали за окном. Услышав скрип половиц, моя подруга делает испуганный жест и оборачивается, но узнав меня, опускает руку и улыбается. Она открывает мне свои объятия, как делала это столько раз за все эти годы. Любимый, обними меня крепче, любимый! Я стискиваю ее в объятиях и, не разжимая рук, быстро стягиваю с себя гимнастерки, жилеты и черные траурные галстуки. О, если бы мы только могли завершить наше совокупление, начатое в те незапамятные времена, когда мы были так молоды и целовались в ландо, ошибочно предполагая, что за какой-нибудь час мы с этим делом управимся.

В те давние-давние времена

Посвящается Розé

Однажды ранним и голубым утром, когда белели снега, а пески были безбрежными, когда истекали слезами ледники, гоминид выпрямился, встал на ноги и посмотрел вниз, туда, где земля неожиданно стала такой далекой и неустойчивой, и раздул ноздри, и вдохнул влажный воздух реки, и осознал, что вдыхает влажный воздух реки, и радостно зарычал. Потом он устремил глаза к солнцу, которое рождалось вдали, за горами и долами, за тучными полями чернозема, за лугами, по которым скакали табуны животных, извечных, как само время. Затем он опустил взгляд, заметил дуб и поднял вверх свой кулак, и вытянул указательный палец в сторону зеленой кроны, которая шелестела перед ним, и почувствовал в гортани переливы водопада, невнятные вскрики, поросячий визг: адр, др, др, де, дер. И это продолжалось до тех пор, пока хрюканье не превратилось в слово, и он наконец произнес: дер, де, де, ре, дере, дерево. Потом он повторил снова: дерево, а его перст сначала по-прежнему указывал на дуб, а затем устремился в голубую бесконечность, простиравшуюся по обе стороны от дневного светила, которое рождалось над его головой подобно богу двух бесконечных измерений, и гоминид сказал: