Самый обычный день. 86 рассказов - [15]

Мы съели по бутерброду на Рамбле, а потом стали искать убежища в неуютных барах, носивших экзотические названия, где мы пили так называемые полинезийские напитки среди растений родного Средиземноморья. Обнялись мы в каком-то шумном и промозглом погребке среди клубов дыма. Потом выпили кофе в той части Рамблы, где кучковались проститутки, послушали музыку в баре «Чапа» и вдоволь посмеялись над публикой, этими узколобыми снобами, как мы их называли.

Потом мы снова сели в твою машину, и оба довольно долго молчали, словно набрав в рот воды. Через некоторое время один из нас поднял голову, увидел, что другой за ним наблюдает, и улыбнулся. Мы оба улыбнулись. И вот тогда ты упомянула о твоей квартире-студии, завела мотор, включила вторую скорость, снова проехала через весь город, остановила машину на пустынной улице с редкими фонарями и беспокойными деревьями. Мы поднимались на лифте, обнимаясь, желая, чтобы наши языки скорее встретились, пока наконец кабинка не вздрогнула, останавливаясь; мы прервали свой поцелуй и засмеялись.

Я растянулся на подушках, покрытых замысловатыми и яркими рисунками. Ты спросила, что бы мне хотелось выпить, и я попросил водку с апельсиновым соком. Мы поставили музыку на стереоустановке: Винициуса де Мораес, самбы; и они наполнили ночь густо-синей водой, светом, белым песком, на котором ты зажигала во мне желание, кусая мои губы в поисках самых укромных уголков, где прячутся улыбки, распуская веер своих волос на моей груди, а потом, поднимая голову, смеялась всеми своими белыми и блестящими зубами и влажными зелеными, как луга в Ирландии, глазами. Винициус терялся где-то в пространстве за пределами нот «sentindo a terra to da rodar» — звучали влажные звуки, пока я ласкал твои груди через ткань блузки, а ты провожала мои руки вниз, чтобы они расстегнули молнию твоих джинсов; и мы беспорядочно снимали с себя одежду, то целуясь, то легонько покусывая друг друга; твои губы терялись в густой растительности у меня в паху, а потом мы вдруг неожиданно замирали и долго не сводили друг с друга взглядов — две разъяренные тени, пропитанные алкогольными парами.

И в эту самую минуту я увидел твою грудь: расстегнув пуговицы на блузке, я замер в недоумении, потрясенный открывшейся мне картиной. Тебя разобрал смех: ты только сейчас решил удивиться? спросила ты, а я не знал, что мне делать, что сказать, как на все это реагировать. Признайся, не каждый день перед глазами человека возникают две совершенно прозрачные груди, внутри которых произрастает вся тропическая флора — и пальмы, и талипоты, и хамеропсы — листья их колышут ассирийские ветры, египетские трамонтаны, амазонские муссоны, а в их зелени на фоне зреющих гранатов машут крыльями волнистые попугайчики, какаду, ара и голуби сотни тысяч расцветок.

Ты, надеюсь, поймешь, что на какие-то доли секунды меня охватило желание сбежать как можно скорее. И, как мне теперь кажется, я остался из-за твоей задорной улыбки, из-за твоих алых губ, ироничного взгляда и слюны, которая поблескивала на твоих зубах, вызывая у меня безумную жажду. Я почувствовал, что мой член снова встал, и опустился на колени, чтобы согнуть твое тело и вторгнуться в него, войти в твою смуглую плоть. И я ласкал твои груди, эти мягкие и прозрачные груди, и смотрел, как они колыхались и как внутри пели птицы и смеялись растения с каждым движением наших бедер, а хор желтых попугаев заводил свою песню, когда мы целовались, и голуби взлетали над бухтой, где под водой дрожали тонкие нити водорослей. Когда мы кончали, теплый ветер ласкал листья пальм, легко касался темных волн твоих океанов и красных, желтых, белых и оранжевых перьев, которые уже росли у меня на спине, где очень быстро появились крылья, а почти сразу после этого прорезался этот золотой клюв, который позволяет мне сейчас говорить с тобой, и я стал маленьким-маленьким, и мне теперь никогда больше не придется носить очки, рубашку или галстук, выплачивать дурацкие кредиты, покупать билеты в метро в час пик; я буду отныне желто-красно-зеленым попугаем внутри твоей теплой и благодатной груди.

Признание

Я никогда постоянством не отличался, внесем в это дело ясность с самого начала. Не знаю, является эта моя особенность врожденной или благоприобретенной, как принято в таких случаях говорить, в силу жизненных обстоятельств. Даже в детстве я часто переходил из одной школы в другую (впрочем, по здравом размышлении, это ничего не доказывает, потому что, с одной стороны, это могло явиться причиной моего последующего непостоянства, но с другой стороны, все может быть совсем наоборот: в результате непостоянства, впитанного с молоком матери, я часто переходил из одной школы в другую; так что оставим, пожалуй, эти бесплодные рассуждения). Мой отец был точно таким же — я имею в виду, как я; а мать, напротив, была женщиной, отличавшейся постоянством и непреклонностью: всю жизнь она одна несла на себе заботы по дому. Такова женская доля, — говорила она и вдыхала столько воздуху, что казалось, в комнате образовывался вакуум, а ее бюст раздувался так, словно готов был вот-вот лопнуть. Я думаю, сегодня она бы заговорила по-другому, потому что времена переменились, а она всегда была воплощением приспособляемости к окружающему миру. До первого причастия мне страшно нравилось играть в прятки и в шашки, я мог проводить за этими играми целые дни. Потом мне это приелось, и я с ума сходил по пятнашкам и шахматам, хотя они тоже довольно быстро мне наскучили (не знаю, кто сказал, что игра, в которой оба игрока согласны выполнять одинаковые правила, бесполезна и скучна, потому что интерес возникает только тогда, когда игроки не приходят к согласию даже в вопросе норм). Я поступил на механико-математический факультет, но, как этого и следовало ожидать, не закончил даже первый курс, потому что стал играть в рок-группе, напрочь забыв о каких-либо механизмах. С месяц все шло прекрасно, но на второй меня выгнали за постоянные опоздания. К счастью, я нашел работу на пуговичной фабрике и стал работать на условиях почасовой оплаты. Через некоторое время, когда меня должны были перевести в штат, выяснилось, что это невозможно — я еще не отслужил в армии. Мне ничего другого не оставалось, как записаться добровольцем. Если подумать хорошенько, военный дух был мне скорее по душе: я видел кое-какие фильмы, и жизнь военных смотрелась в них совсем недурно. Меня отправили в Сарагосу, как почти всех моих сверстников. Не буду вам рассказывать о моих похождениях новобранца, это слишком пошло. Скажу только, что я познакомился с одной косноязычной девицей, которая давала себя лапать и не слишком меня останавливала. Слава богу, когда до нее дошло, что она беременна, я уже плыл в Голландию с джаз-бандом. Все музыканты вечно были пьяны в стельку, и не имело никакого значения, опаздываешь ты или нет. Надо сказать, что и наша музыка большого значения не имела, никто на нас не обращал особого внимания. Эта история длилась все лето, а потом меня повязали и посадили в кутузку (но вовсе не за фри-джаз, а потому что нашли у меня в сумке пакет разной дряни — целый набор всяких кислот и чуть-чуть героина; я всем этим приторговывал, чтобы получить небольшую добавку к зарплате, следуя вредным советам Лу Рида