Самый лучший враг - [106]

– Нельзя-нельзя-нельзя! Ты же одними глазами смотреть не можешь! Тебе обязательно надо и лапой толкнуть, и клювом потро… А ну назад! Если с тобой говорят, это не значит, что за тобой не наблюдают!

Мефодий пробирался в полутьме, не понимая, куда Ирка его тащит. Неожиданно она остановилась, и тут же, чуть впереди, один из драконов, грустно вздохнув, окутался пламенем. Это было синеватое, задумчивое такое пламя, которое вырывалось не столько из ноздрей дракона, сколько из многочисленных мелких отверстий в коже, похожих на кратеры. Здесь, в кратерах, пламя задержалось надолго.

При свете этого пламени Мефодий увидел похожий на конскую голову камень и прижавшегося к нему Багрова. Тут же рядом притулилась и Мамзелькина, так что у Мефа зародилась мысль, а не ухлопала ли она Матвея. Мало ли на кого у нее разнарядочка… Аида Плаховна и так, кажется, наделена была даром планировать время и сгребать всех клиентов в компактные кучки для облегчения выкашивания.

Теперь, когда камень вновь был собран воедино, его окутывало радостное, трепетное сияние. Быстрые переливчатые сполохи, размывающие пространство. Соприкоснувшись с этим сиянием, драконы замирали, а потом тянулись к камню лапой, мордой, крылом. И сразу начиналось обновление. Старые раны затягивались. Скрюченные крылья расправлялись, порванные перепонки зарастали. Чешуя начинала блестеть. Причем это была не иллюзия, а реальное обновление. Иногда это занимало несколько секунд, иногда – в сложных случаях – полминуты или минуту. Драконы и прочие существа как-то чувствовали, сколько времени должны находиться у камня. Никто не пытался задержаться дольше. Место улетавших драконов и уползавших чудовищ сразу занимали новые, и это создавало постоянное движение очереди.

Аида Плаховна в область переливчатых сполохов благоразумно не входила. Сидела на корточках в сторонке, хотя и выставила вперед свою обмотанную брезентом руку.

– Нельзя! – опять сказал Корнелий, дергая грифона за шарфик.

Вспомнив, зачем он здесь, Мефодий показал ему эйдосы в крохотном сосуде:

– Куда?

– В трещину, – прошептал Корнелий.

– В какую?

– Не знаю. Сказали, должна быть трещина. Опускаешь туда эйдосы.

– С сосудом или без?

– Я бы исходил из размеров трещины. Так бы я примерно делал… гм… – важно ответил Корнелий, будто только тем и занимался, что опускал в трещину эйдосы как в сосудах, так и без.

– А дальше?

– А дальше посмотрел бы, что будет. Я так понял, что даже собранные вместе последние драконы могли дать остановленное мгновение. А тут и драконы, и камень – всё вместе.

– А Арей как здесь окажется?

– Не знаю, – ответил Корнелий. – Про доставку сюда Арея мне ничего не говорили. В карманах у меня его тоже нет.

Для большей наглядности он вывернул карманы, и оттуда во множестве посыпались скомканные обертки от шоколадок. Хранитель грифона, сам этого не ожидавший, смутился и принялся заталкивать их обратно.

Мефодий остановился перед завесой сияния. Осторожно протянул руку, коснулся. Убрал руку. Снова коснулся. Ощутил сияние как нечто материальное – что-то вроде живой ткани. Погладил ткань, вслушиваясь в нее и чувствуя, что и она в него вслушивается.

А потом Буслаев сделал шаг и, пропущенный к камню, присел с ним рядом. После небольшого колебания провел по артефакту рукой. Камень был неоднородный: местами чуть теплый, местами горячий, местами ледяной. Его можно было гладить, трогать, даже, возможно, попытаться отбить от него кусок, как это некогда сделал Мировуд. Но вместе с тем – Буслаев готов был в этом поклясться – камень был не материален, а состоял из множества переплетенных, то испускающихся, то неподвижных сияний и светов. Перед ним лежал большой сгусток первоматерии в том ее состоянии, когда энергия и масса, время и пространство, мысль и материя – все было единым – и это единое лежало теперь перед ним. Это был своего рода универсальный пластилин, из которого можно вылепить не только отсутствующую драконью лапу, но, если бы потребовалось, и самого дракона вместе с его живой душой.

На глазах у Мефа к камню подполз изувеченный монстр и опустил на него морду с глубочайшим воспалившимся укусом и вытекшим глазом. Морда чудовища и место укуса окутались многими видами сияний. Камень разогрелся. Началась работа. Наблюдая, как страшный укус затягивается, Буслаев осознал, что камень не столько лечит чудовище, сколько поворачивает время вспять. Отматывает мгновения жизни к тому моменту, когда на морде не было никакого укуса. А потом, оставляя, возможно, сам факт укуса, ибо это уже элемент свершившейся истории, обнуляет вред от него как событие. Затем время с легкостью поворачивается назад – и вот уже от камня отползает совершенно здоровое чудовище. Вместе с изувеченной мордой камень починил в нем и множество других поломок, омолодив монстра по меньшей мере на несколько тысячелетий. Ого, вот и вытекший глаз появился!

– Если камень способен повернуть время вспять и потом снова изменить его ход, значит, в самом артефакте время находится в нулевом состоянии. Вот оно – «остановись, мгновение!» – подумал Мефодий почти одновременно с тем, как его палец нашарил в камне крохотную трещинку.