Самый кайф - [11]
Не болтая лишнего, собираемся и едем в метро; встречаем по дороге Никиту Лызлова, бывшего участника одной из университетских групп. Никита учился на химическом и там устраивал «Петербургу» концерт.
Не болтая лишнего, зовем Никиту с собой.
– Ночью! Концерт со «Скальдами»? Бред!
У Никиты крупное вытянутое лицо, широкий лоб марксиста, грамотная усмешка и прочный запас юмора. Он красивый, кайфовый парень, такой же, как мы.
– Ночью концерт со «Скальдами». Правда.
– Но ведь разыгрываете!
Заключаем пари и едем, на улице Восстания находим гимназию – тяжелое, мертвое, без света в окнах здание. В дверях быстрая тень – открывают. Поднимаемся по гулкой пустой лестнице и оказываемся вдруг в большом ярком зале с узенькими занавешенными окнами. Народу мало – все знакомые. Но незнакомое чувство простора и свободы в ограниченном просторе гимназии, в которую они вошли по-человечески, через дверь, а не через пресловутую женскую туалетную комнату, – это незнакомое состояние делает их робкими, тихими, даже серьезными.
Знакомят со «Скальдами». Братаны Зелинские, Анджей и Яцек, со товарищи – очень взрослые и, соответственно, пьяные славяне. Арсентьев тут же, и Васин, и всякая музобщественность, обычный мусор, которого – чем с боґльшим напором катила река рок-н-ролла – всегда хватало.
Играет «Фламинго», играет «Санкт-Петербург». С помощью проигранного Никитой пари разошлись-таки в непривычной обстановке и комфорте, и я свое откувыркался по сцене и падал несколько раз на колени, понимая, что пора менять «имидж» «Петербурга», «имидж» ярых парубков на «имидж» людей, не стремящихся к успеху, а достигших его.
Братья Зелинские, надломленные гастрольным бражничеством и буйством ночного сейшена, на вопрос Росконцерта – с каким из советских вокально-инструментальных ансамблей «Скальды» согласились бы концертировать? – ответили:
– Если пан может, то пусть пан даст нам «Санкт-Петербург». – Ответили и, говорят, заплакали, узнав о невозможности исполнить желание.
Пан из Росконцерта не знал про «Санкт-Петербург», а если и знал, то знал так, как знала Екатерина II про Пугачева – страшно, но очень далеко, а между мной и им – не один полк рекрутов и не один Михельсон – прекрасный генерал…
После комфортного сейшена на улице Восстания конспиративный авторитет Арсентьева и, конечно же, Васина стал непререкаемым. Мне же казалось – я более не распоряжаюсь полностью своим детищем, своим «Санкт-Петербургом», а становлюсь исполнительным унтером в железном легионе Арсентьева.
Его адепты, закатив глаза, повторяли: «Идея», «Наша идея», «Идея нашей Федерации», «Мы не позволим, чтобы кто-то предал нашу идею!», «Наша идея священна!».
«Однако черт с ним, – думалось мне. – Должны же быть и толкователи, священные авгуры, стоики и талмудисты. Если есть священная идея, то пусть их – значит, она есть. Главное, Клуб, то есть Поп-Федерация – это глоток свободы, это минимальный комфорт, это будущие концерты без глупой тасовки с администрацией, которой вечно объясняй, что ты не чайник и не монархист, и не бил ты окон, и не сносил дверей, хотя и рад, что кто-то бил и сносил, поскольку если ты, администратор, видишь в нас монархистов, то мы видим в тебе козла вонючего, а точнее – монархиста в квадрате, ведь это нужно быть стопятидесятипроцентным монархистом, чтобы услышать в наших лирических, пардон, песнях прокламацию абсолютизма!»
В чем никогда не было дефицита, так это в дураках.
И в новой Федерации дураков хватало.
Мы же стояли в их первых рядах.
А землю все-таки пробудило тепло, от тепла земля проросла травой, деревья – клейкими листочками. Ночи же от весны к лету становились все светлей, пока не вылиняли, как тогдашний мой «Wrangler», купленный за тридцатку и застиранный до цвета июньских ночей.
Я отвечаю теперь не только за «Санкт-Петербург», но и за группу кайфовальщиков, любителей подпольных увеселений. «Санкт-Петербургом» я распоряжаюсь не полностью, но зато кайфовальщики теперь в моих руках.
По системе конспиративных звонков узнаю время и номер телефона. Звоню. Голос женский.
– Группа номер пятнадцать, – называю.
– Двадцать три-тридцать, – отвечает. – Адрес такой: улица Х, дом Y.
Звоню кайфовальщикам и договариваюсь возле Финляндского. Конспирация вшивая. Все конспиративные кайфовальщики договариваются там же, поскольку на Охту ехать от Финляндского вокзала в самый раз.
Из цветасто-волосатой толпы, пугающей своим видом спешащих к субботним электричкам трудящихся, ко мне пробиваются кайфовальщики из группы № 15 и сдают по трехе. Погружаемся толпой в удивленные трамваи и, громыхая, укатываем на улицу Х, дом Y.
На Охте находим дом – школа нового индустриально-блочного типа.
А ночь светлее юности…
Арсентьев и подруга его белокурая – словно петух и клуха, а яркий галстук Арсентьева только подчеркивает сходство.
В зале – битком. Несколько киношных софитов стоят возле сцены, а на сцене мрачноватые поляки из группы техобеспечения «Скальдов» раскручивают провода. Сдаю трешницы кайфовальщиков Арсентьеву в фонд Поп-федерации. Разглядываю мрачноватых поляков и ту аппаратуру, которую они подключают. Аппаратура что надо – «Динаккорд» и клавиши «Хаммонд-орган». Появляются братья Зелинские со товарищи. Такие веселые. Они опять в России на гастролях. И полтыщи кайфовальщиков в зале становятся всё веселее. А в спецкомнате поляков веселят на трешницы кайфовальщиков.
