Самый глупый ангел - [8]

— Мои деревья, черт бы их драл, — бородато бурчал про себя Дейл.

Городок Хвойная Бухта располагался в самом последнем на белом свете естественном бору монтерейских сосен. А поскольку они подрастают на двадцать футов в год, сам бог велел выращивать монтерейские сосны под новогодние елки. Это хорошая новость: в городке можно прийти на любой пустырь и срубить себе солидную рождественскую елочку. Но есть и плохая: это преступление, если, конечно, вы не обзаведетесь специальным разрешением и не посадите пять сосен взамен. Монтерейские сосны — охраняемый вид, это вам скажет любой местный строитель, ибо всякий раз, как они валили парочку для постройки дома, высаживать обратно приходилось целый лес.

Универсал с рождественской елкой, пристегнутой к крыше, сдал назад перед самым носом Дейлова пикапа.

— Уберите эту говяху с моей улицы, — Скруджем проскрежетал Дейл. — И веселенького вам Рождествеца, мразюки, — добавил он, чтобы не выбиваться из общего настроя.

Сам того не желая, он стал Джонни Яблочным Семечком рождественских елок: высадил десятки тысяч саженцев на замену тем тысячам, которые свалил бензопилой, а затем построил из них целые ленты однотипных особнячков, заплетя ими все холмы Хвойной Бухты. Хотя закон и предписывал все деревья-заменители высаживать в пределах муниципального округа Хвойной Бухты, нигде не говорилось, что посадки следует производить вблизи от того места, где сосну срубили. Вот Дейл и понатыкал все свои деревья вокруг кладбища старой церкви Святой Розы. Много лет назад всю эту землю — десять акров — он сам же и купил, надеясь разделить ее на участки и застроить роскошными жилищами, кабы не встряли эти хиппари из Калифорнийского исторического общества. Ветхую двухкомнатную церквушку объявили памятником истории и культуры, а потому застраивать что бы то ни было чем бы то ни было стало невозможно. И ровными рядами, даже не задумываясь о естественном росте леса, его строительные бригады сажали и сажали монтерейские сосны, пока вокруг церкви не образовалась чащоба, что перья на птичьей спине.

Последние четыре года за неделю до Рождества кто-то повадился ездить в этот Дейлов лес и вывозить живые сосны целыми грузовиками. И Дейл уже заманался отвечать перед окружной администрацией за высадку новых деревьев. То есть на сами сосенки ему было наплевать вприсядку, но будь он проклят, если станет мириться, когда на него снова и снова спускают сторожевых полканов округа. Своим корешам по Оленьему обществу он уплатил сполна — раздал подарки с сюрпризами и им, и женам ихним, а теперь он пойдет ловить вора. И вора он поймает — это будет его личный рождественский подарок себе. Немножко справедливости. А больше ему ничего и не надо — немножко справедливости, и капец.

И веселенький гоблин свернул с Кипарисовой и направился прямиком в гору, к церквушке, похлопывая по тупорылому револьверу 38-го калибра, засунутому за широкий черный пояс.

Лена втащила вторую рождественскую елку в кузов своего маленького пикапа «тойота» и утвердила ее в одном из десятигаллонных кедровых коробов, которые сама же специально для этого сколотила. В этом году неимущие получат лишь четырехфутовики — ну, может, вместе с коробом на фут больше. После октября дождь шел всего раз, поэтому у Лены почти час ушел на то, чтобы выкопать из неподатливой сухой почвы только два саженца. Ей, конечно, хотелось, чтобы у людей на Рождество были елочки, но если бы она замахнулась на семифутовые, то проторчала бы тут всю ночь и раздобыла лишь пару. Вот это — настоящая работа, — думала Лена. Вообще-то она управляла недвижимостью — подбирала жилье на съем для отпускников в местном агентстве, и в самый сезон рабочий день ее затягивался до десяти-двенадцати часов, но теперь она осознала: часы на работе и реальная работа — большая разница. Она осознавала это каждый год, когда приезжала сюда сама по себе и брала в руки ярко-красную лопату.

По лицу стекал пот. Лена тыльной стороной замшевой рабочей перчатки смахнула с лица волосы, оставив на лбу грязный мазок. Выпуталась из фланелевой рубашки, надетой по случаю ночной прохлады, и осталась в узком черном топе и грязновато-оливковых штанах от робы. С красной лопатой в руках на этой лесной опушке она походила на бойца какого-то рождественского спецназа.

Лена вонзила лезвие в хвойную подстилку примерно в футе от ствола следующего намеченного дерева, поднажала ногой и слегка попрыгала, чтобы лопата вошла поглубже. Когда она раскачивала черенок, чтобы поднять пласт дерна, яркий дуплет фар обмахнул закраину леса и замер на «тойоте».

«Не о чем волноваться, — думала Лена. — И не собираюсь я прятаться, не собираюсь никуда нырять». Ничего плохого она не делает. Ничегошеньки. Ну, говоря строго, это, конечно, воровство и нарушение пары указов окружной администрации о рубке монтерейских сосен, но, говоря так же строго, она же их не рубит, правда? Она их просто пересаживает. И… да, ради неимущих. Она — как Робин Гуд, вот. А Робину Гуду слова поперек не скажи. Но все равно Лена улыбнулась в окуляры фар и пожала плечами с таким видом — «ну что ж, похоже, меня замели», — который, надеялась она, сочтут прелестным. К глазам она поднесла козырьком ладонь и прищурилась, чтобы разглядеть получше, кто сидит в грузовике. Да, Лена не сомневалась, что это грузовик.