Самые чужие люди во Вселенной - [3]

Он восстанавливает дыхание. Не исключено, что его лицо или мускулы дергаются от нервного тика. Стоит глубокая ночь, видно плохо, изгородь не освещена, свет фонарей на парковке сюда не достает.

Норбер теперь слушает музыку; он надел наушники, но музыка слишком громкая, и ритм проникает через стенку – как будто тонкий треск, как будто комар, кружащий в ночи над головой. Это шипение раздражает меня. У нас с братом совсем разные вкусы, я никогда не понимал, как можно включать звук на такую громкость. Норбер слушает танцевальную музыку, модные штуки, липнущую к ушам музыку-сироп, музыку ночных клубов, куда его еще не пускают. Он слушает не слушая, никогда не знает названия групп, он как будто защищает голову децибелами и ритмами, чтобы не слышать тишины. Или спрятаться за стеной звука?

Беглец выпрямляется: кроме двух машин, по пятам за ним следуют двое пеших. Он уже видел этих людей; приближаясь, они вынули ножи; ему удалось оторваться от них в лабиринте коттеджей рядом с кварталом.

Вдалеке проезжает еще одна машина, возможно с ними никак не связанная, но беглец снова ныряет вниз, он не собирается рисковать, каждая машина потенциально опасна. Если он хочет выжить, расслабляться нельзя, нельзя никому доверять. Падает тяжелая тишина, только с кольцевой в нескольких сотнях метров доносится неровный гул. Фасады зданий складываются в блоки темноты, ни в одном окне не горит свет. Скоро зазвонят будильники, и те, кому рано на работу, начнут делать обычные движения, как всегда, утро за утром, но пока еще все тихо, очень тихо. Он подкрадывается к самому высокому зданию: восемнадцать этажей сумрака поднимаются в глубину ночи, – нащупывает ручку двери. Может, беглец еще не пробовал укрыться в доме и не знает еще про засовы и домофоны, а может, он уже перепробовал десять, двадцать, тридцать аккуратно закрытых дверей, но не теряет надежды найти открытую – как бы то ни было, он толкает дверь, и та открывается. Он не знает, что домофон уже две недели как сломан, а жители высотки в конце концов решили не запирать входную дверь на засов, утомившись спускаться каждый раз, когда приходят друзья или родственники. С тех пор как было объявлено о реновации квартала, больше ничего не ремонтируют. Муниципалы ни сантима не потратят на починку домофона, который через несколько месяцев снимут.

Беглец входит как можно тише, свет не включает. В середине холла он явно секунду колеблется: вверх или вниз? Он быстро соображает: наверху заперлись люди, вероятно враждебные к незнакомцам, которые среди ночи болтаются по лестнице. Он идет вниз, там кладовки: некрашеные деревянные двери ведут в трехметровые отсеки, заваленные коробками, старой мебелью, иногда велосипедами, и на каждой двери большой замок, кроме одной – нашей: Норбер забыл закрыть ее вчера вечером. У стены брошен его велосипед. Кладовка почти пустая: родители хранят здесь наполовину сломанные вещи, которые еще могут пригодиться, старый пылесос, почти ничего не всасывающий, низкий стеклянный столик, на который мой неуклюжий брат случайно уронил поднос три года назад, коробки от телевизора, от роутера, уже никому не годная одежда, мои детские игрушки. Человек находит в одной из коробок пальто, стелет его на пол и ложится. Он дышит спокойно, заснуть получается не сразу, он вспоминает погоню, те места, откуда пришел, думает, что делать завтра. Он по-прежнему начеку: в кладовой безопасно, но это клетка. Единственный выход – по лестнице. Лицо человека скрыто подвальным мраком. Он смотрит в темноту, в пустоту, кажется, он так и не сможет забыться сном, и однако он засыпает, потому что через несколько часов Норбер найдет его спящим и разбудит.

Между домами кружат несколько машин, рыщут люди, обмениваются эсэмэсками, шепчутся на корявом французском. Они потеряли след жертвы, но все равно знают, что она недалеко. Беглец вошел в квартал, но не выходил оттуда.

В соседней комнате больше ни шороха, Норбер не шевелится, он заснул опять, прямо в наушниках. Ночь такая тихая, что я уже не уверен, точно ли слышал все эти звуки; я выключаю телефон, сообщения слать бесполезно, все спят.

В такие ночи остается только ждать наступления дня, глядя, как танцует свет фар на потолке, и слушая уличный шум.

Еще может быть, что один из охотников в приступе ярости врезал ногой по урне: я слышу, как она с грохотом катится, и тоже засыпаю.

9

На беглеца наткнется мой брат, спустившись в подвал. Точнее, беглец навалится на него. Не знаю, почему Норбер поднялся рано и что ему понадобилось внизу. С самого начала каникул он приходит домой только поесть. Я пытался понять, где он каждый день пропадает, задал ему вопрос, а он молча посмотрел на меня, повернулся и ушел, ни слова не сказав. Подозреваю, в идеальном мире родители обеспокоились бы, отец бы потребовал отчета, как сын проводит день. Этот мир – не идеален. Каждый день приходится выстраивать из тех скудных материалов, которые есть под рукой. Уже два года как родители будто забыли о существовании Норбера. Что хочет, то и делает. Поскольку жалоб на него не поступало, папе с мамой придраться не к чему.