Самурайша - [6]

она не хотела, чтобы ребенок понял ее слова, но он все угадывал по ее взгляду. «Che brutto…» Два этих итальянских слова он выучил даже раньше, чем «ti ато»,[2] которые Флоранс приберегала для Милана.

Дверь приоткрывается, Эрик барабанит по клавишам, испытывая легкий стыд за свою уловку, но он никогда не осмелится признаться Хисако в своих чувствах, вот и изливает страсть на клавиатуру.

— Так это вы! — восклицает профессор Монброн. — Что вы сделали со своим вдохновением?

— Здравствуйте, мэтр. Я работал. — Эрик говорит извиняющимся тоном, прижимая руки к груди.

— Вы выбрали странный способ, молодой человек! Дело ваше, но, если однажды я возьму вас в помощники, надеюсь, вы будете работать иначе!

Эрик краснеет, как мальчишка, которого застукали за ковырянием в носу. Монброн впервые открытым текстом заговорил с ним о вожделенной работе, и надо же было случиться, чтобы по собственной глупости он попал в столь унизительное положение!

— Что же, не стану вам больше мешать, — говорит профессор.

— Вам нужен зал?

— Вовсе нет! Скажу честно — я просто хотел посмотреть, кто так ненавидит эту сонату! А, вот и ваша юная коллега… Добрый день, Хисако.

— Здравствуйте, мэтр.

— Оставляю вас наедине с музыкой. Постарайтесь утишить вашего буйного партнера, Хисако…

Профессор подмигивает и удаляется. Мерзкий старик! Эрик чувствует себя жалким неудачником.

Хисако садится за инструмент рядом с Эриком, ставит на пюпитр ноты «Фантазии фа минор» Шуберта, спрашивает взглядом, могут ли они начинать. Эрик кивает. Хисако берет первые низкие ноты, Эрик должен вступить через два такта, руки молодой японки слегка дрожат, а когда Эрик ставит пальцы на клавиши, она сбивается и останавливается.

— Хочешь играть другую партию? — спрашивает Эрик.

— Не уверена, что мы вообще должны браться за это произведение, — едва слышно отвечает Хисако.

— Но мы ведь даже не попытались! Тебе не нравится эта музыка?

— Очень нравится!..

Эрик практически насильно подталкивает девушку к верхнему регистру.

— Дамы начинают! — шутит он и, не оставив Хисако времени на сомнения, берет первые ноты ее партии.

Мгновение спустя уверенность возвращается к пианистке, и она присоединяется к нему.

Эрик и Хисако не слишком разговорчивы, что очень помогает им за роялем.

Они на едином дыхании проигрывают «Фантазию» и тут же исполняют ее снова, с начала до конца, пораженные возникшей близостью и слаженностью.

— И все-таки придется поработать! — подводит итог Хисако.

— Но зачем?

— Не знаю.

— Расскажи мне о себе, Хисако.

— Но…

— Я же рассказал о чемодане!

— Ладно, — соглашается Хисако.

Глава 8

Токио, 1962

С каждой ночью Суми спит все крепче, ее сон теперь больше похож на кому, пробуждение требует сверхчеловеческих усилий. Она с вечера готовит рис к завтраку и даже не встает, чтобы проводить мужа на службу. Шинго работал в бюро путешествий, где два года назад Суми служила секретаршей. Ей тогда было двадцать два года, и она жила с родителями, торопившими ее с замужеством. Холостяк Шинго был на шесть лет старше Суми, у него имелась небольшая собственная квартира в получасе езды от Токио, и девушка ему нравилась. Три месяца спустя они поженились. Сотрудники турбюро подарили молодоженам часы, они повесили их в гостиной, и Суми ушла с работы.

Все произошло очень быстро, и молодая женщина не успела толком подумать над тем, чего ждет от брака и чего хочет от жизни. Вскоре она смертельно заскучала, но попыталась поверить, что это одно из забавных проявлений жизни замужней женщины. Суми постаралась стать образцовой супругой, которая каждый день тщательно наводит порядок в доме, вечером встречает усталого мужа счастливой улыбкой, а все остальное время следит, как движутся стрелки на преподнесенных на свадьбу часах.

Потом Суми забеременела. У Шинго вошло в привычку пить пиво с коллегами после работы. Ребенок в животе у Суми рос, Шинго проводил дома все меньше времени и почти не разговаривал с женой.

Вначале Суми чувствовала себя обиженной, но очень скоро оценила преимущество такой ситуации: теперь она могла проявить независимость. На первых порах воздух свободы довел ее только до рынка, но она пыталась оттянуть момент возвращения домой, где ее ждало одиночество. Иногда она ходила в парк, однако, как только отцвела сакура, ей это наскучило.

Суми была на восьмом месяце, когда встретила мадам Фужероль, жену работавшего в Токио французского дипломата. Суми почти каждый день проходила мимо дома француженки и видела, как та читает, сидя в тени под деревом, или — невиданное дело! — сама подрезает кусты, хотя слуг у нее наверняка предостаточно.

Мадам Фужероль тоже иногда ходила на рынок в сопровождении служанки и объяснялась с торговцами на ломаном, но вполне внятном японском. Суми узнавала ее издалека — по бесформенным шляпам и причудливым платьям, болтавшимся на ней как на вешалке. Мадам Фужероль была оригиналкой, но она составляла часть местного колорита.

У мсье Фужероля был длинный нос, и он носил темные очки — больше о нем никто ничего не знал. Каждое утро лимузин увозил его на службу — подальше от сада, рынка и хрупкой мадам Фужероль.

Как-то раз Суми, утомленная беременностью и оттягивавшей руку сумкой, прислонилась к ограде сада Фужеролей, чтобы передохнуть, и ужасно смутилась, увидев рядом с собой встревоженную хозяйку дома.