Сампагита, крест и доллар - [9]

Живется же ему крайне плохо. Средний годовой доход на душу населения составляет всего 233 ам. долл, (для сравнения: в Японии — 1122, а в США — 3303). Эта весьма скромная цифра скрывает чудовищную несправедливость. Средняя семья (не в филиппинском понимании, а только родители и дети) насчитывает 7–9 человек. 90 % семей имеют доход менее 5 тыс. песо, 7,5 % — от 5 тыс. до 10 тыс. и только 2,5 % —10 тыс. песо и выше, причем у некоторых семей настолько выше, что их состояние исчисляется многими миллионами. Практически в стране нет среднего «слоя» (все политические деятели указывают на его отсутствие), который, с точки зрения многих буржуазных социологов, является основой «стабильности». Есть бедные, которые очень бедны, и есть богатые, которые-очень богаты. Именно поэтому Филиппины называют «социальным вулканом».

В ряде районов Большой Манилы — Форбс-парке, Магельянес, Бель Эйр — в роскошных виллах с бассейнами и теннисными кортами живет знать, именуемая «бедными миллионерами». «Богатые миллионеры» имеют собственные острова с дворцами, аэродромами и пристанями. Праздники и приемы, устраиваемые местными олигархами, отличаются такой расточительной роскошью, что ставят в тупик даже видавших виды западных журналистов. Здесь можно встретить помещика, владеющего поместьем в 20 тыс. га («У меня есть еще пять-шесть поместий, но те поменьше»), который с гордостью расписывает достоинства жеребца, только что перед тем купленного за 100 тыс. долл. Можно встретить промышленного магната, небрежно заявляющего, что последний прием обошелся ему в 2 млн. песо.

И в то же время даже в Маниле на многие километры тянутся кварталы невообразимых трущоб. На центральной улице столицы — Эскольте — можно увидеть. абсолютно голого малыша, спящего прямо на тротуаре рядом с пустой консервной банкой, куда редкий прохожий бросит медяк. Всякий раз, когда машина останавливается перед светофором, в окне появляется грязная ладошка ребенка, просящего подаяния.

Нищета рядом с разнузданной роскошью — это первое, что бросается в глаза иностранцу на Филиппинах. И он невольно задается вопросом: «Чем же все это держится? Почему до сих пор не произошел социальный взрыв?»

Действительно, несмотря на резкую поляризацию, на вопиющее экономическое неравенство, которое в другом обществе неизбежно привело бы к социальным потрясениям, классовая борьба, резко обострившаяся в последние годы, все же не поколебала серьезно власти олигархии. Экономической и политической власти элиты трудящиеся могут противопоставить только свою организованность. И вот тут-то особенно очевидной становится отрицательная роль архаичных отношений, сложившихся еще в традиционном филиппинском обществе, отношений, при которых человек стремится установить с влиятельными людьми личные контакты. Здесь различие в экономическом статусе не всегда порождает открытый антагонизм. Патриархальность, патернализм создают иллюзию гармонии интересов. С незапамятных времен повелось так, что богатые должны уделять толику бедным, которые воспринимают подачку как благодеяние, чувствуют себя обязанными отплатить за нее. Они надеются на помощь и пока еще не всегда осознают необходимость объединиться для борьбы против эксплуататоров. Главное — вступить в контакт с нужным человеком, а не с товарищами по классу. В результате складываются отношения по типу патрон — клиент, причем это связь индивидуального патрона с индивидуальными клиентами. Нет нужды говорить, что такой порядок дробит силы трудящихся. Мало стран, где пропасть между имущими и неимущими столь глубока, как на Филиппинах. Но тут через эту пропасть перекинуты своеобразные психологические мосты, что несомненно смягчает остроту классовых противоречий. Заметное несоответствие между степенью социального неравенства и размахом социального протеста в значительной мере объясняется как раз этим.

«Одним — все, другим — ничего» — так на Филиппинах не скажут. Здесь верят в «великий принцип дележа», что подтверждается и серьезными исследователями филиппинского общества, и моими личными наблюдениями.

«Принцип дележа» признается многими, почти всеми. Никакому человеку не возбраняется в затруднительных обстоятельствах обратиться за помощью прежде всего к родственникам, затем, к друзьям и знакомым (в частности, к начальству) и вообще к любому лицу, имеющему к нему хоть какое-то отношение. В этом нет ничего предосудительного, это не расценивается как попрошайничество, напротив, считается естественным и нормальным.

Неестественным и ненормальным считается отказ в помощи — решившийся на это рискует подвергнуться остракизму, прослыть бессердечным, злым, а с такой репутацией на Филиппинах не проживешь: тут могут простить многое, но не равнодушие к судьбе человека, связанного, по местным понятиям, с тем, у кого он просит.

Конгрессмен, в доме которого я жил, чуть ли не ежедневно получал письма от незнакомых людей с просьбой «помочь хоть чем-нибудь». В обмен предлагалось одно: «Я, моя жена и дети будем горячо молиться за вас и вашу семью». Просители обязательно указывали, что они либо родились в той же провинции, что и «господин конгрессмен», или в провинции, откуда родом его жена, либо состоят в отдаленном (даже по филиппинским представлениям) родстве. Просители всегда получали свои 2–3 песо. Это, повторяю, не считается попрошайничеством: ведь нищий просит «просто так». А здесь между просителем и покровителем обнаружились личные отношения, которые священны. От них не отмахнешься, как можно отмахнуться от нищего.