Самозванец - [91]

Оторвавшись от бокала, я схватил со стола кусок пирога и уткнулся носом в его зарумяненную корочку, занюхивая сивуху.

Свен еще цедил из своего кубка, кажется, даже получая от этого удовольствие. Пока он не сунул нос в мою емкость, я попросил стольника долить ее до краев. Этот жест понравился Свену; он, вероятно, решил, что русской пьяни не хватило литра, и я продолжу напиваться.

— У вас в Москве умеют пить, — одобрительно сказал он.

Я вежливо улыбнулся и отпил еще пару глотков. Теперь, когда, по мнению собутыльника, я должен был охмелеть, следовало ждать откровенного разговора «за жизнь». Какие могут быть интересы у шведов в Московии, я не знал и с интересом ожидал наводящих вопросов. Однако то, что спросил Свен, было совершенно неожиданно:

— А как ты, окольничий, относишься к римскому папе? — с трудом выговорил он, переходя на «ты».

— К кому? — переспросил я. — К папе римскому?

— Да, — подтвердил он.

— Никак не отношусь, — честно признался я.

— А ты не боишься, что скоро ваша церковь подчинится Риму и станет папской?

— Нет, не боюсь. Чего бы ради нам переходить в католичество?

— Значит, ты, как и я, ненавидишь Рим и папство? — опять прямо спросил он.

— Нет, не ненавижу, почему я должен их ненавидеть? Мне лично папа ничего плохого не сделал.

— А ты знаешь, что ваш царь Дмитрий тяготеет к католичеству?

— Первый раз слышу. Мне кажется, он и не думает подчинять русскую церковь Риму.

— Видно ты, окольничий, забыл, кто помог царю Дмитрию получить московский престол?! — насмешливо спросил он.

— Ну и что? На Руси многие пытались ввести католичество, но ни у кого не получилось. Так что вы зря переживаете.

Теперь мне стал понятен интерес шведов к новому царю: они боятся получить на месте Руси могучего католического соседа. Сама Швеция давно уже тяготела к Реформации…

Реформацией называлось одно из крупнейших событий всемирной истории, именем которого обозначается целый период нового времени, охватывающий XVI и первую половину XVII столетия. Она имела широкое значение, являясь важным моментом, как в религиозной, так и в политической, культурной и социальной истории Западной Европы.

Неспокойно было царствование шведского короля Иоанна III, правившего в 1568–1592 годах. Уже при нем против новой религии начало поднимать голову католичество. Сын и наследник Иоанна, Сигизмунд, избранный еще при жизни отца в 1587 году королем польским, был ярым католиком, и все симпатии шведов скоро перешли на сторону его соперника, младшего сына Густава, которому и суждено было вновь собрать государство и упрочить королевскую власть. В 1599 году он сверг Сигизмунда и сделался сначала регентом, а затем и королем шведов, под именем Карла IX. В нем Швеция опять обрела перворазрядного правителя, напоминавшего лучших королей из рода Стуре и, подобно им, друга простого народа. Еще в качестве регента Карл IX способствовал окончательной победе Реформации. В царствование сына Карла IX, Густава II Адольфа, явившегося новатором во многих областях, был положен конец дроблению государства между наследниками короля и ослаблявшим Швецию междоусобицам.

Титул короля Карла IX, сначала называвшийся «правящим наследным принцем государства», нынешний шведский король принял только в прошлом 1604 году; тогда же сын его Густав-Адольф был объявлен наследником престола. Карлу пришлось вести три войны — с Польшей, Россией и Данией. Первая война имеет важное значение в истории борьбы католической реакции с Реформацией. На стороне Сигизмунда был Папа, император и Испания; Карл был в дружеских отношениях с Англией, Францией и протестантскими государями Германии. В нынешнем, 1605 году Карл снова принял личное участие в войне, однако при Кирхголме он потерпел поражение от великого гетмана литовского Ходкевича и едва спасся от плена.

Так что шведов понять было можно, другое дело, что мое личное позитивное отношение к этому спокойному и, главное, нейтральному северному народу никак не совпадало с отношением к шведам моих теперешних современников. Нынешние потомки викингов занимали вполне активную позицию в европейской внешней политике и вполне могли подсуетиться и прихватить северо-западные территории Московского государства.

— Все поляки и литовцы — очень плохие люди, — проникновенно говорил между тем Свен.

Я утвердительно кивал. Спорить на идиотскую тему, какой народ лучше, а какой хуже, я перестал уже давно. Сам предмет спора точно и однозначно указывает на умственный уровень участников «дискуссии», и на то, что у него не может быть решения.

— На земле есть немного народов, которые достойны всяческого уважения, — продолжил собеседник.

— Согласен, в первую очередь, это мы, русские, — внес и я свою лепту в националистическую оценку человечества.

Свен удивленно посмотрел на меня, язвительно усмехнулся, но головой кивнул. Правда, небрежно.

— Да, конечно, и русские тоже.

— Выпьем? — предложил я, чтобы вывести разговор на более конструктивную тему.

После нашего первого рывка, обманутый иностранец выпил значительно больше меня, и глаза у него несколько остекленели.

— Вы, русские, — начал он, но тут же поправился, — мы, русские, очень любим пить, потому что у нас холодно!