Самоучки - [8]

— Не замечал, — рассмеялся я.

— А я, — произнесла она невесело, как — то по — детски склонив голову набок, — уже устала мечтать. Я больше не могу. — Светлые волосы с обманчивой безыскусностью обрамляли ее лицо. Прикрытая челкой, продольная предательская морщинка пересекала высокий прямой лоб и разглаживалась ближе к вискам. Алла имела привычку немного щурить глаза, напоенные серьезной печалью; от этого они словно веселели и, меняя грусть на забаву, становились лукавыми. — Давай на “ты”, — предложила она.

— Давай, — сказал я, — а вы, то есть ты… — сбился и не мог закончить начатое.

— Я, — произнесла она утвердительно и весело и посмотрела мне прямо в глаза. — “Я зеркало души твоей, всмотрись в меня сильней…”

— За этим дело не станет, — заявил я панибратски. — Каким же образом почитательницы столь утонченной поэзии сводят знакомство с грубыми торговцами?

— Да очень простым, — откликнулась Алла. — Была у меня подруга. Хотя почему была. Она и сейчас есть. Просто живет не здесь. Замуж вышла — уехала. Они живут в Кении, муж там работает. Дом стоит прямо на берегу океана. Муж такой смешной, представляешь — коллекционирует военные шапки: фуражки всякие, шлемы, эти… как их?

— Каски? — предположил я.

— Каски. — Ее глаза остановились, их взгляд отразился от пространства как от невидимого зеркала и ушел обратно. Несколько секунд она сидела не говоря ни слова, словно пыталась примерить на себя чужую судьбу, и решала, хотела бы она жить на берегу океана, где бесконечной чередой идут к берегу плоские волны, с человеком, который собирает военные шапки.

— Ну и что дальше? — осторожно напомнил я.

— А… В общем, она меня с Павликом познакомила. Они тогда только открылись — нужен был человек. И я как раз без денег сидела. Случайно так получилось.

Подруга была той самой студенткой, которая на свою голову полюбила горную природу и которой Павел по долгу службы, как будто оспаривая слова нестареющей песенки, устроил дополнительный день рождения. Когда Павел появился в Москве, он первым делом нанес визит ее родителям, теша себя мыслью, что для него начинается светская жизнь, и был принят как нельзя лучше.

Я продолжал свои исследования:

— А раньше что поделывали?

— В Париж моталась с одним антикваром.

— Вдвоем? — деланно ужаснулся я.

— Он был толстый и жадный, и он это знал. — Она посмотрела на меня с усмешкой. — А я ему переводила.

Темнота вечера сделалась уже холодной, воздух быстро остыл и словно загустел. Небо вбирало в себя отблески уличного электричества, и в нижнем его слое пробивалась ядовитая краснота. Мы спустились на тротуар и пошли к станции.

На прощанье она улыбнулась немножко виновато, словно извиняясь, что обрекает меня на одинокий путь домой.

Весь следующий день я провел за письменным столом, приискивая место для давешней добычи, а вечером появился Павел и избавил меня от этого занятия.

Работа историка сильно напоминает работу следователя — следователя по особо важным делам. Следователя, распутывающего в тишине коллективные преступления, заговоры правительств, напрасные метания одиночек и заблуждения народных масс, которые сносила, сносит и будет сносить земля. Еще одно свидетельское показание, еще одна улика — все нужно приобщить к делу.

— Что такое меценат? — спросил Павел с порога.

— Вообще — то это не что, а кто. Это был такой в Древнем Риме человек, он оказывал покровительство искусству.

— Типа спонсор?

— Типа спонсор, — ответил я. — Почему ты спрашиваешь?

— Да… — Он удовлетворенно улыбнулся: — Меня тут так назвали.

— Да ну! Кто? — Я даже привстал от восхищения.

— Помог, понимаешь, одной галерее. Слушай, есть одно дело. Есть один клиент, короче. Сможешь ему растолковать, что там написано, в книгах в смысле? Что за писатель, когда жил, про кого написал? В двух словах. Возможно такое?

— Что автор хотел сказать своим произведением, — добавил я, подавив зевок.

— Именно, — ответил Павел с ноткой восхищения, показавшего, что я верно угадал требования “клиента”.

— Ну и кто он такой, чем занимается? — осведомился я.

Павел прошелся по комнате опустив голову, посмотрел в окно, опрометчиво отвернув штору, с которой посыпалась пыль, как снег с зимней елки, и вспорхнула перламутровая моль.

— Да это я, — произнес он, улыбаясь смущенной и вместе с тем счастливой улыбкой человека, делающего сюрприз, прежде всего приятный ему самому. — Я.

— А тебе — то зачем?

— Нужно, — коротко сказал он. — Мне нужно. Табула раза, — неожиданно произнес он с изяществом младшего Катона.

— Как ты сказал? — переспросил я озадаченно.

Он повторил.

— Кто же это тебя научил таким словам?

Паша порылся в кармане и вручил мне затасканный, потертый на сгибах листок, на котором была начертана транскрипция этого древнего изречения.

— А то я как баран, — мужественно признался Павел. — Москва все — таки и вообще…

— Да ну. Глупости. — Я снял с полки несколько увесистых томов. — Вот, — сказал я и хлопнул ладонью по переплету, — “Война и мир”… — Я вопросительно взглянул на него.

— Слыхал, — кивнул он, но книги не принял.

— Ты что, читать не умеешь? — рассердился я.

— Умею вроде, — как — то не слишком уверенно произнес он, — но не могу. Даже газет не читаю. Только платежки — еще куда ни шло.