Самосострадание. О силе сочувствия и доброты к себе - [68]

Помню, как я разговаривала с отцом по телефону за несколько месяцев до того, как выйти замуж за Руперта. Каким-то образом я набралась смелости и высказала ему всю правду о той боли, которую он мне причинил. Думаю, смелости мне придало самообладание, которому я училась, практикуя медитацию. Отец без особого восторга отнесся к этой новообретенной честности. Он засуетился, перешел в оборону: «В этом наша карма, всему есть своя причина», — заявил он. «Да пошел ты со своей кармой!» — заорала я, швырнула трубку и разревелась.

Руперт тщетно пытался меня успокоить. Мне надо было на полную катушку испытать и ярость, и боль. Во мне росло чудовищное чувство, что меня отбросили за ненадобностью, и это чувство грозило меня уничтожить (по крайней мере, тогда так казалось). Я вступила в темную зону, но понимала, что настало время полностью осознать свое горе.

И в то же время я думала о горе и боли, которые причинила Джону. Особенно остро я это почувствовала, случайно столкнувшись с ним на вечеринке, которую устраивал наш общий друг. В его взгляде был такой упрек, что я замерла на месте, а потом развернулась и сбежала. Меня корчило от стыда. Моей первой реакцией было смиренно принять отношение Джона, ведь я заслуживала его своим ужасным поведением. Я все глубже погружалась в депрессию. К счастью, Руперт, который также каждую неделю ходил на занятия по самосостраданию, не дал мне захлебнуться и поддерживал, пока мне не удалось сделать несколько глубоких вдохов. Он напомнил мне, что одной из причин, почему я вышла замуж не за того человека, была неуверенность, рожденная поступком отца. Я просто продолжала цикл неправильных решений, основанных на терзавшей меня боли. Руперт побуждал меня проявить сострадание к собственным ошибкам и прекратить себя судить. Я старалась как могла.

Это заставило меня думать о том, что двигало моим отцом, и я стала меньше судить и больше прощать его. Родители отца были невероятно холодными и отстраненными людьми, к тому же жестко авторитарными. Он никогда не чувствовал себя любимым; наоборот, ему казалось, что он обуза, лишний рот. Например, родители даже не потрудились прийти на его свадьбу с мамой, хотя и жили неподалеку, потому что среди чужих чувствовали себя неловко. Они также понятия не имели, как разрешать конфликты. Бабушка поссорилась с другим своим сыном из-за какой-то чепухи, и они потом тридцать лет не разговаривали. Со мной они попросту не общались. Отец ушел, когда я была еще ребенком, и за все это время они ни разу меня не навестили, хотя и жили в часе езды. Они не знали, как себя вести в этих обстоятельствах. Мягко говоря, родители моего отца были людьми закрытыми.

А потом я стала размышлять о собственном деде. Он приехал в Америку в начале ХХ века из Греции, сбежал от нищеты. Вместе с родителями прошел через карантин на острове Эллис. (Моя фамилия Нефф — сокращенный вариант греческой фамилии Нефферадос.) Он был старшим из восьми братьев и сестер и здесь, в Америке, преуспел в учебе. Он получал престижные призы за успехи и в науках, и в спорте. Когда он окончил школу, несколько колледжей предложили ему стипендию. Американская мечта вроде как начала сбываться. Но в тот день, когда он получал школьный аттестат, его отец отправился назад в Грецию, заявив, что тот уже взрослый и может позаботиться о матери и семи младших братьях и сестрах. Деду пришлось забыть мечты о колледже, о лучшей жизни и пойти работать на бензозаправку, чтобы обеспечивать семью. Он проработал на этой заправке всю свою жизнь, правда, в какой-то момент стал ее хозяином. Дед так никогда и не смог преодолеть свое разочарование, и это разрушило его эмоционально.

Так оно и бывает. Боль и проблемы передаются из поколения в поколение. Смесь генетической наследственности и обстоятельств заставляют нашу жизнь идти так, как того требует целый комплекс условий, по большому счету от нас не зависящих. Единственный способ разорвать этот ужасный цикл, где на боль реагируют причинением боли, — выйти из него. Нам необходимо наполнить свои сердца состраданием и простить себя и других.

Что я в конце концов и смогла сделать по отношению к отцу. После того как он оправился от шока, вызванного тем моим гневным всплеском, и смог перегруппироваться, мы впервые начали относиться друг к другу по-честному. Через пару лет после достопамятного телефонного звонка отец искренне попросил у меня прощения. Он всегда меня любил, говорил он, просто не мог дать мне то, в чем я нуждалась. Когда он понял, что мама не та женщина, которая ему нужна, когда почувствовал, что застрял в жизни, которая делает его глубоко несчастным, он не сумел поступить так, как поступают взрослые, зрелые люди. Перед глазами у него никогда не было примера того, как обсуждают проблемы, не говоря уж о том, как приходят к компромиссам, учитывающим как собственные нужды, так и нужды других. Он видел, что попал в ловушку, что это не та жизнь, о которой он мечтал, и, недолго думая, свинтил. Говорил он все это не ради того, чтобы я его простила — он просто объяснял. И я видела, как сильно он переживал из-за той боли, которую причинил мне. К счастью, к этому моменту я уже проделала большую работу по прощению себя и отца (и его отца, и отца его отца) и узнала о сострадании многое. Но главное — порочная цепь прервалась, и мы были готовы относиться друг к другу по-новому.