Самопознание Дзено - [5]

Лишь страшное потрясение заставляет Брентани опомниться и покончить с Анджолиной. Это гибель сестры. Из того, что Амалия бормочет во сне, Эмилио узнает: его сестра влюблена в Балли. Брентани удаляет друга из дому, — и сестра чахнет в тоске, пока воспаление легких не сводит ее в могилу. Но еще до ее смерти брат делает страшное открытие: Амалия глушила свою тоску эфиром, который и разрушил окончательно ее организм.

Итак, «старость» как жизненная позиция оказывается несостоятельной. Между двумя моментами выбора пути Звево как бы прикидывает: что было бы, если бы Этторе Шмиц, оставшись непризнанным писателем, все же «устранился бы от борьбы за жизнь» и не пытался подавить в себе задатки пассивности и апатии. И на этой ступени художественного самопознания Звево развенчивает «старость».

Но в конце книги возникает еще одна тема. «Несколько лет спустя Эмилио уже с восторгом и удивлением оглядывается на этот период своей жизни, самый важный, самый светлый. Он жил им, как старик — воспоминаниями юности. В его душе праздного литератора Анджолина претерпела странную метаморфозу: она сохранила в неприкосновенности свою красоту, но приобрела все качества Амалии». Так наметился мотив преобразующей работы памяти, разрыва между реальностью и ее преломлением в психике человека — мотив, ведущий к «Самопознанию Дзено».

Выпущенный спустя четверть века, роман отличается прежде всего тем, что теперь герой сам ведет повествование, выбирает события, нередко нарушая их временной порядок. Но Дзено не просто вспоминает — он исследует свою жизнь, старается познать самого себя. Более того — в своем самопознании Дзено следует рецептам психоанализа, его цель — «вскрыть свои комплексы» и излечиться от болезни, его рукопись предназначена для врача-психоаналитика, который через события, преломленные сознанием Дзено (ведь так тоже можно перевести название книги), должен получить доступ в его подсознание. И на первый взгляд может показаться, что для Звево главное — передать эту отбирающую и преобраямющую работу контролируемой сознанием памяти. Так неужели сложная, многоплановая книга может быть исчерпана определением «фрейдистский роман»?

В годы, предшествовавшие написанию «Дзено», Звево пережил увлечение психоанализом. Впоследствии он с иронией вспоминал о нем: «Великий человек наш Фрейд, но только больше для романистов, чем для больных. Один мой родственник после длившегося несколько лет лечения вышел совершенным калекой. Ради него я несколько лет назад познакомился с произведениями Фрейда. Познакомился я и с несколькими врачами из его окружения... Узнав его работы, я в одиночку, без врача провел курс лечения. Результатом этого опыта, пусть и единственным, был роман» (из письма к Валери Жайе, 10 декабря 1927 г.). В другом письме к нему же (1 февраля 1928 г.) Звево, также категорически отрицая целебность психоанализа, уточняет, что он видит заслугу Фрейда в том, что тот «придает должное значение всему нашему поведению». Действительно, в романе о Дзено именно внешне незначительные, как бы случайные поступки, мельчайшие черточки поведения героя наиболее знаменательны, ибо разоблачают истинные его чувства и побуждения. Преображающая работа памяти (то, что Фрейд назвал «цензурой сверх-я») лишает непосредственности исповедь Дзено; остаются случайные поступки, случайные оговорки и проговорки, позволяющие заглянуть в глубины истинного «я» героя.

Но о чем свидетельствуют эти невольные признания Дзено? С точки зрения лечащего его доктора С., — конечно, об Эдиповом комплексе. Чем же еще можно объяснить поведение Дзено во время последней болезни отца, непременное желание стать зятем Мальфенти, отношение к Гуидо? Но вот это-то ортодоксально-фрейдистское истолкование не устраивает ни Дзено, ни его создателя.

Звево однажды назвал героев своих романов «тремя братьями». И действительно, Дзено, не помышляющий о литературе, праздный богач — родной брат мелких служащих и неудачливых литераторов Нитти и Брентани. Он, как и они, — «никчемный», «безвольный», неспособный к борьбе за жизнь и хотя по рождению и принадлежит к «миру надежности», является по психологическому складу его отщепенцем. Но странным отщепенцем.

По сравнению со «Старостью», Звево вновь расширяет рамки повествования и вводит достаточное количество персонажей, наделенных четкими социальными характеристиками. Все они — и хранящие традиции деловой добропорядочности и солидности отец и сын Оливи, и куда более сочно написанные Джованни Мальфенти или маклер Нилини — не оставляют сомнения в том, что для Звево и в эту пору «мир надежности» представляется достойным скорее насмешки, нежели восхищения.

И все же Дзено остается верным идеалам этого мира. Подобно своим братьям, он сознает свою никчемность и как будто бы даже хочет от нее избавиться, «стать идеальным сильным человеком». Но именно — как будто бы хочет, то есть хочет притворно. А для такого притворства нужно прежде всего закамуфлировать отсутствие деловой энергии, лень, пассивность объективными причинами. И Дзено находит сразу две таких причины: болезнь и курение. Так Дзено становится мнимым больным. И так начинается комедия «последней сигареты». Сотни раз Дзено дает себе зарок бросить курить — и столько же раз нарушает его. А история с бегством из клиники оказывается той «проговоркой», которая выдает истину: Дзено и не собирается избавляться от своей никчемности. Так первая же глава выявляет жизненную позицию Дзено: он не хочет стать «идеальным сильным человеком», не хочет даже казаться таким; он хочет только, чтобы казалось, будто он этого хочет. Тогда можно остаться самим собой, можно следовать своим влечениям и курить сигарету, особенно сладкую потому, что в ней есть вкус запретного плода. Если же таким запретным плодом будет женщина (хотя бы та же Карла), суть дела от этого не меняется.