Самопознание Дзено - [2]

В 1896 г. Звево женился на своей дальней родственнице Ливии Венециани, которая была на тринадцать лет младше его, и вошел в семью ее отца, владельца фабрики красок для подводной части корабля. С точки зрения «мира надежности», тридцатипятилетний супруг взял на себя серьезную ответственность. Он и сам чувствовал это. И тем не менее не спешил занять более выгодное и почетное место на предприятии тестя, но, оставаясь в банке, писал роман. Теперь нужно было доказать свое право на писательство не только самому себе, но и семейству Венециани — доказать самым осязаемым образом. «В семействе (я не говорю о моей жене) для того, чтобы поверить в литературу, должны были видеть деньги», — писал Звево в одном из писем 1925 г.

Новый роман «Старость» был закончен и напечатан в 1898 г. Ни денег, ни признания он не принес. Много позже Звево вспоминал: «Этот роман не заслужил ни единого слова хвалы или хулы от нашей критики... Я смирился со столь единодушным суждением (ибо не существует более полного единодушия, чем единодушие молчания) и двадцать пять лет воздерживался от сочинения книг»[2].

Перелом произошел. Писатель Итало Звево исчез, а его место занял Этторе Шмиц, образцовый предприниматель и администратор триестинской фабрики подводных красок и ее двух филиалов — в Венеции и в Лондоне. Но неужели все дело было в преданности семье и необходимости обеспечить ей «достойное существование»? Не было ли тут более глубоких психологических причин, нежели верность сызмальства усвоенным моральным нормам «мира надежности»?

В конце 1895-начале 1896 г. Звево пишет так называемый «Дневник для невесты» — серию заметок в тетради, подаренной Ливией при помолвке. Всегда склонный к рефлексии, Звево стремится теперь до конца определить — для себя и для невесты — свою сущность, давая и нам возможность глубже понять психологические предпосылки наступившего вскоре перелома.

Окружающий Звево мир (он получает уже здесь достаточно нелестное определение «подлый буржуазный мир») отнюдь не кажется Звево столь надежным. Счастье в нем возможно лишь в дилемме: «счастье много любить или счастье победоносно сражаться за жизнь... Поэтому среди человеческих характеров мне кажутся счастливыми те, что либо могут отказаться от любви, либо устраняются от борьбы...» Итак, способность «устраниться от борьбы» представляется Звево счастьем, — тем большим, что основу его характера, по его собственному мнению, составляет равнодушие к жизни. «Мое равнодушие к жизни существует по-прежнему. Даже когда я радуюсь жизни рядом с тобой, в моей душе остается нечто такое, что не радуется вместе со мною и предупреждает меня: смотри, все совсем иное, нежели тебе кажется, все остается комедией, потому что рано или поздно занавес упадет. Больше того: равнодушие к жизни — это сущность моей интеллектуальной жизни. А так как оно — мой дух и моя сила, каждое мое слово пропитано иронией, и я боюсь, что в тот день, когда тебе удастся заставить меня поверить в жизнь (что, впрочем, невозможно), я лишусь чего-то очень важного».

Но восприятие жизни как тягостной обязанности бороться, равнодушие к ней, никогда не прекращающаяся рефлексия и победоносная уверенность в себе несовместимы. Отсюда — потребность в утверждении извне, ожидание внешнего успеха как санкции, необходимой для того, чтобы поступить соответственно внутренней потребности... А когда этой санкций нет — необходимость найти компенсацию «эмоциональной неполноценности» в семье, в людях, ради которых стоит «стать здоровым и сильным».

Санкцию извне так и не удалось получить, и решение было принято. Этторе Шмиц устремился к тому выходу, который услужливо распахнула перед ним его среда; он старается если не быть, то казаться «здоровым и сильным», ища себе оправдания в «выполнении долга».

Впрочем, долгое молчание Звево не было столь уж абсолютным: все время пишет он разного рода заметки, путевые дневники, сочиняет даже новеллу «Благородное вино». В годы войны он, один из немногих европейцев, сохранивших пацифистские убеждения, составляет проект всеобщего мира. Наконец, в годы застоя в делах он берется за роман.

Однако гораздо большую роль, нежели вынужденный досуг, сыграло здесь другое обстоятельство. В 1904 г. Этторе Шмиц решил усовершенствовать свои знания английского языка и стал брать уроки у проживавшего в Триесте ирландца. Знакомство перешло в дружбу, продолжавшуюся до самого отъезда учителя из Триеста в начале войны. Почвой для сближения оказалась литература, имя ирландца было Джеймс Джойс. Оба познакомили друг друга со своими произведениями, — и Звево приобрел в лице Джойса верного почитателя, высоко оценившего «Старость».

Новый, начатый в 1919 г. роман «Самопознание Дзено» Звево выпустил в 1923 г. опять на собственные средства. Снова началось напряженное ожидание откликов. Первым отозвался старый триестинский литератор Сильвио Бенко, много лет назад приветствовавший выход в свет «Жизни». Появляется несколько маленьких рецензий в провинциальных газетах, «Коррьере делла сера» печатает заметку, какую, по словам Звево, «мог бы написать и десятилетний» — и снова наступает молчание. Молчат и литераторы, которым была разослана книга, в их числе Пиранделло. Звево пишет Бенко письмо, в котором благодарит его за поддержку «в том горе, каким была для меня эта публикация». Так минует год. Но летом 1924 г. случается нечто неожиданное.