Самопознание Дзено - [139]

— Что ж, Ада, в конце концов оказалось, что ты вышла замуж за человека, еще более странного, чем я.

Как все-таки умеют слова преодолевать границы времени! Они сами являются поступками, которые переплетаются с другими поступками. И этот мой поступок имел трагический характер, поскольку был обращен к Аде. Мысленно я никогда не сумел бы с такой живостью воскресить тот час, когда Ада выбирала между мною и Гуидо на освещенной солнцем улице, где я ухитрился ее поймать после стольких дней ожидания, и пошел ее провожать, стараясь рассмешить, потому что по глупости видел в ее смехе нечто вроде обещания. Я вспомнил, как сразу же сдался Гуидо, из-за того, что меня подвели мускулы ног, а у него походка была даже еще непринужденнее, чем у Ады; вообще у него не было никаких недостатков, если не считать привычки не расставаться со своей странной тростью.

Ада шепотом ответила:

— Да, ты прав.

Потом ласково улыбнулась:

— Но я рада за Аугусту оттого, что ты оказался гораздо лучше, чем я думала! — Она вздохнула. — Настолько лучше, что мне даже легче переносить боль при мысли о том, что Гуидо оказался не таким, как я ожидала.

Я молчал, все еще одолеваемый сомнениями. Мне показалось, будто она сказала, что я стал таким, каким она желала видеть Гуидо. Так, значит, она меня все-таки любила? А она еще добавила:

— Ты лучший мужчина в нашей семье — наша опора, наша надежда. — Она снова взяла мою руку и пожала ее даже слишком сильно. Однако выпустила она ее так быстро, что все мои сомнения мгновенно рассеялись. Я снова знал, как мне следует вести себя в этой темной комнатке. Может быть, для того, чтобы смягчить этот свой последний жест, она одарила меня еще одной лаской: — И так как теперь я знаю, что ты за человек, мне очень жаль, что я заставила тебя столько страдать. Ты в самом деле очень страдал?

Я устремил взор во мрак своего прошлого, чтобы разыскать там ту свою боль, и прошептал:

— Да, очень!

И одно за другим я вспомнил и скрипку Гуидо, и то, как меня вышвырнули бы из их гостиной, не ухватись я за Аугусту, и другую гостиную в доме Мальфенти, где за одним столиком в стиле Людовика XIV обменивались поцелуями, а за другим — смотрели на эти поцелуи. Внезапно я вспомнил и Карлу, потому что и с ней была связана Ада. В моих ушах зазвучал голос Карлы, которая говорила, что я должен принадлежать жене, то есть Аде. И я еще раз повторил, в то время как на глаза у меня навертывались слезы:

— Очень! Да, очень!

Ада даже всхлипнула:

— Мне так жаль, так жаль!

Потом справилась с волнением и сказала:

— Но теперь-то ты любишь Аугусту!

Тут рыдания снова помешали ей говорить, и я вздрогнул, не зная, почему она замолчала: то ли она хотела, чтобы я подтвердил, что так оно и есть, то ли — чтобы я ей возразил. На мое счастье, она не дала мне ответить, возобновив свою речь:

— Сейчас нас связывает — и должна связывать — истинно братская любовь. Мне нужна твоя помощь. Для того ребенка мне придется теперь стать матерью и всячески его опекать. Хочешь помогать мне в этой трудной работе?

Она была так взволнована, что почти прислонялась ко мне, словно в забытьи. Но я ориентировался только на то, что она говорила. Она просила меня относиться к ней по-братски; таким образом, обязанность ее любить, которой я долго считал себя связанным, превратилась в ее новое на меня право; тем не менее я тут же пообещал, что буду помогать Гуидо, помогать ей, в общем — делать все, что только она захочет. Будь я спокойнее, я объяснил бы, что малопригоден для выполнения задачи, которую она на меня возлагала; но это разрушило бы незабываемое волнение тех минут. Впрочем, я был так взволнован, что вряд ли мог понимать тогда свою несостоятельность. В тот момент мне казалось, что несостоятельных людей вообще нет на свете. Даже несостоятельность Гуидо можно было устранить несколькими словами, которые поселили бы в нем необходимый энтузиазм.

Ада проводила меня до самой площадки и, опираясь на перила, смотрела, как я спускаюсь. Так всегда делала Карла, и было странно, что так же поступила и Ада, которая любила Гуидо. Я был так ей за это благодарен, что, проходя второй марш, поднял голову, чтоб взглянуть на нее и кивнуть. Так обычно ведут себя любовники, но, видимо, это годилось и для случая братской любви.

Таким образом, я ушел довольный. Она проводила меня только до площадки, не дальше. Никаких сомнений больше не оставалось. На том мы и порешили: раньше я любил ее, теперь Аугусту, но моя прежняя любовь давала ей право рассчитывать на мою преданность. Она же продолжала любить этого ребенка, а ко мне питала теплое братское чувство, и не только потому, что я женился на ее сестре, но и потому, что желала вознаградить меня за страдания, которые она когда-то мне причинила и которые втайне от всех продолжали нас связывать. Сознавать все это было очень сладко — вкус, редко встречающийся в жизни. Может быть, именно эта сладость должна была помочь мне почувствовать себя по-настоящему здоровым? Я и в самом деле ходил в тот день без малейшего затруднения и не ощущая никакой боли, чувствовал себя великодушным и сильным, а в душе у меня жило чувство уверенности, которое было для меня новым. Я забыл о том, что изменял жене, и притом самым непристойным образом, вернее, не забыл, а твердо решил больше этого не делать, что, в сущности, одно и то же, — и чувствовал себя в точности таким, каким я казался Аде: лучшим мужчиной во всей семье.