Самопознание Дзено - [135]

Такая мысль могла прийти в голову только совершенно несведущему в коммерции человеку, но, побуждаемый своим вновь приобретенным альтруизмом, я воскликнул:

— А почему бы и нет?

— Разве ты не видишь, что у нас двое детей, о которых мы обязаны думать?

Еще бы я этого не видел! Вопрос был чисто риторический и совершенно бессмысленный.

— А разве у них нет двоих детей? — спросил я торжествующе.

Аугуста расхохоталась так громко, что испугала Альфио, который тут же бросил грудь и заплакал. Она принялась его успокаивать, не переставая смеяться, и я воспринял ее смех как дань своему остроумию, хотя на самом деле в момент, когда я задавал ей этот вопрос, я чувствовал себя движимым великой любовью к родителям всех детей и детям всех родителей. Ее смех не оставил от этого чувства камня на камне.

Но огорчение по поводу того, что я не умею быть по-настоящему добрым, прошло довольно быстро. Мне показалось, что я наконец разрешил мучившую меня проблему. В мире не существовало ни добрых, ни злых, как не существовало и множества других вещей. Доброта была светом, который лишь короткими вспышками время от времени озарял мрак человеческой души. Нужен был горящий факел, чтобы этот свет вспыхнул (в моей душе он уже загорался и рано или поздно загорится снова), и человек получал возможность выбрать направление, которого он потом будет придерживаться, когда вновь окажется в темноте. Поэтому человек мог вести себя так, словно он добрый, совсем добрый, всегда добрый — и это очень важно. Когда свет загорится вновь, он уже не застанет его врасплох и не ослепит. Я задул этот свет сам, видя, что пока в нем нет необходимости. Я знал, что сумею остаться верным своему намерению, то есть сохранить нужное направление.

Намерение быть добрым так практично и так успокаивает, что я сразу стал спокоен и холоден. И забавная вещь! Чрезмерная доброта привела к тому, что я сильно переоценил себя и свои возможности. Что, в сущности, я мог сделать для Гуидо? Это верно, что в его конторе я настолько же превосходил знаниями всех остальных, насколько в моей конторе превосходил меня старший Оливи. Но это еще ничего не значило. Если подходить к делу практически, что я мог предложить Гуидо, скажем, завтра? Разве что свое вдохновение? Но на него нельзя полагаться даже за карточным столом, если играешь на чужие деньги! Чтобы торговая фирма жила нормальной жизнью, нужно, чтобы работа у нее была каждый день, а организовать это можно только в том случае, если посвящать делу каждый свой час. Я был способен на это меньше, чем кто-либо другой, а кроме того, мне казалось несправедливым обречь себя из-за собственной доброты на пожизненную скуку.

Однако от того порыва доброты у меня осталось такое ощущение, будто я взял перед Гуидо какие-то обязательства, и это не давало мне заснуть. Я несколько раз глубоко вздохнул, и у меня даже вырвался стон — наверняка в тот момент, когда я подумал, что теперь на всю жизнь прикован к конторе Гуидо, так же как Оливи прикован к моей.

Аугуста в полусне пробормотала:

— Что с тобой? Ты придумал что-нибудь новое для Оливи?

Вот она, мысль, которую я искал! Я посоветую Гуидо пригласить к себе управляющим молодого Оливи. Этот юноша, такой серьезный и такой трудолюбивый, но с которым я бы охотно расстался, так как мне казалось, что он метит на место отца, чтобы окончательно отстранить меня от дел, — этот самый юноша, конечно же, должен работать у Гуидо, и от этого все только выиграют! Предоставив ему место в своей конторе, Гуидо будет спасен, что же касается самого Оливи, то там он окажется гораздо полезнее, чем у меня.

Эта мысль привела меня в такой восторг, что, желая ею поделиться, я разбудил Аугусту. Ей она тоже настолько понравилась, что она окончательно проснулась. Ей казалось, что таким образом мне будет гораздо легче уйти из фирмы Гуидо, пребывание в которой становилось для меня опасным. Я уснул со спокойной совестью. Я придумал, как спасти Гуидо, не принося в жертву себя — даже напротив!

Нет ничего неприятнее, чем увидеть, как отвергают совет, подготовленный нами с искренним старанием и стоивший нам таких усилий, что ему пришлось пожертвовать даже несколькими часами сна. Кроме того, мне ведь пришлось сделать над собой еще одно усилие — а именно, расстаться с иллюзией, будто конторе Гуидо может принести какую-то пользу мое личное участие в его делах. Тут понадобилось усилие поистине гигантское! Сначала мне удалось достичь подлинной доброты, потом абсолютной объективности — и вот теперь меня посылали подальше!

Гуидо отверг мой совет буквально с негодованием. Он не верил в таланты молодого Оливи, а кроме того, ему не нравилась его внешность молодого старичка, а еще того более — очки, которые так ослепительно сверкали на его тусклом лице. Аргументы были подобраны таким образом, чтобы я понял, что существенным среди них был только один: желание поступить мне назло. В конце концов он заявил, что взял бы управляющим не молодого, а старого Оливи. Но я не был уверен, что смогу обеспечить ему его сотрудничество, а кроме того, не чувствовал себя готовым вот так, сразу, взять на себя руководство собственной конторой. Я имел глупость вступить с ним в спор и объяснить, что и старый Оливи — это не бог весть что. Я рассказал Гуидо, как дорого мне однажды обошлось его упрямство — в тот раз, когда он не захотел вовремя купить сухие фрукты!