Самопознание Дзено - [134]

Не сговариваясь, мы, как и в тот вечер, завершили нашу прогулку на обрыве Виа Бельведере. Найдя парапет, на котором он лежал тогда, Гуидо снова взобрался на него и улегся. Он что-то тихонько напевал себе под нос, по-прежнему одолеваемый своими мыслями, и раздумывал, конечно, о неумолимых цифрах своей отчетности. Я же, вспомнив о том, что на этом самом месте хотел его убить, и сравнив тогдашние свои чувства с нынешними, лишний раз подивился несравненной оригинальности жизни. И тут мне вдруг пришло в голову, что еще совсем недавно, вспылив из-за уязвленного самолюбия, я набросился на бедного Гуидо, и это в один из самых тяжелых дней, выпавших ему в жизни! Я попытался разобраться в случившемся. Так как я без особых терзаний наблюдал за страданиями, которые причинил Гуидо любовно составленный мною баланс, мне пришло в голову одно любопытное сомнение и сразу же после — одно любопытнейшее воспоминание. Сомнение было такое: хороший я человек или плохой? Воспоминание же было вызвано к жизни этим сомнением, которое отнюдь не было для меня новым. Я вдруг увидел себя ребенком, еще в платьице. Ребенок подымал личико к улыбающейся матери и спрашивал: «Я хороший или плохой?» Это сомнение родилось в моей детской душе, конечно, потому, что одни называли меня хорошим, а другие — в шутку — плохим. Неудивительно, что ребенок встал в тупик перед этой дилеммой! О несравненная оригинальность жизни! Разве не поразительно, что сомнение, поселившееся в душе ребенка в той еще совсем детской форме, я не сумел разрешить, даже став взрослым и перевалив за середину своего жизненного пути?

Сомнение, одолевшее меня в такую мрачную ночь, да еще на том самом месте, где когда-то у меня возникло желание убить, поселило в моей душе глубокую тревогу. То же сомнение, возникшее в детской головке, с которой едва сняли младенческий чепчик, причиняло, конечно, меньше страданий: ведь детям всегда говорят, что плохой еще может исправиться. Чтобы избавиться от тревоги, я попытался снова в это поверить, и это мне удалось.

Если бы мне это не удалось, мне осталось бы только оплакивать и себя, и Гуидо, и всю нашу несчастную жизнь. Поверить вновь в старую, детскую иллюзию заставило меня доброе намерение. Намерение заключалось в следующем: я снова займу свое место рядом с Гуидо и буду работать, добиваясь процветания дела, от которого зависела его жизнь и жизнь его близких, и все это я буду делать безо всякой корысти. Передо мной смутно рисовались картины того, как я буду ради него бегать, хлопотать, стараться. Я даже не исключал возможности того, что ради его блага сделаюсь в один прекрасный день великим, предприимчивым, гениальным коммерсантом! Вот о чем думал я в одну из тех мрачных ночей, которые порой выпадают нам среди нашей оригинальнейшей жизни!

Гуидо тем временем перестал раздумывать о балансе. Он встал со своего места, и вид у него был такой, словно он совершенно успокоился. Как бы подводя итог рассуждению, оставшемуся мне неизвестным, он заявил, что не сообщит отцу ничего, иначе бедный старик предпримет грандиозное путешествие из своей летней жары в наши зимние туманы. Потом он сказал мне, что убыток, который на первый взгляд кажется таким значительным, будет уже не совсем таким, если он ляжет не на одного него. Он попросит Аду принять на себя половину, а за это выделит ей в следующем году часть прибылей. Вторую же половину убытка он возьмет на себя.

Я ничего на это не сказал. Я решил, что не должен давать никаких советов, если не хочу в конце концов очутиться в роли, которая меня совершенно не прельщала, в роли судьи между двумя супругами. Впрочем, в этот момент я был настолько преисполнен добрых намерений, что мне даже казалось, что Ада сделает совсем неплохое дело, согласившись участвовать в нашем предприятии.

Я проводил Гуидо до самого дома и долго жал ему руку, молча, без слов укрепляясь в своем намерении хорошо к нему относиться. Потом я подумал — что бы сказать ему такого хорошего, и в конце концов придумал следующую фразу:

— Пусть твоим близнецам хорошо спится сегодня ночью: ведь тебе так нужно как следует отдохнуть.

Уходя, я кусал губы от досады, что не мог придумать ничего лучше. Если б я тогда знал, что близнецы, у каждого из которых была теперь своя кормилица, спали чуть ли не в полукилометре от Гуидо и никак не могли ему мешать! Но так или иначе он понял, что я хотел сказать, и с признательностью пожал мне руку.

Придя домой, я застал Аугусту в спальне с обоими детьми. Альфио сосал грудь, а Антония спала в своей кроватке, повернувшись к нам кудрявым затылком. Мне пришлось объяснить причину своего опоздания, а потому я рассказал ей о том, каким путем Гуидо собирается избавиться от пассивного сальдо. Аугусте предложение Гуидо показалось возмутительным.

— На месте Ады я бы отказалась! — воскликнула она с жаром, хотя и шепотом, чтобы не испугать малыша.

Помня о своем намерении быть добрым, я возразил:

— Значит, если бы я попал в такой же переплет, ты отказалась бы мне помочь?

Она засмеялась:

— Это совсем другое дело! Мы бы с тобой вместе придумали что-нибудь такое, что было бы всего выгоднее для них, — и она указала на ребенка, которого держала на руках, а потом на Антонию. Затем, подумав, добавила: — А если мы сейчас посоветуем Аде вложить свои деньги в это дело, из которого ты вскоре выйдешь, не будем ли мы обязаны возместить ей убытки, если она потеряет свои капиталовложения?