Самолет подбит над целью - [22]

В бессильной злобе Георгий хотел сам позвонить в штаб воздушной армии... и тут же вспомнил, что не знает позывных. Какая-то апатия, полное безразличие овладело им. Безразличие и усталость. Он понял бесполезность разговора с капитаном.

— Возьмите, здесь все написано, — протянул тот бумажку лейтенанту. — А с вами в тылу разберутся, — сказал он Карлову.

* * *

Они тряслись на старой, заезженной эмке. Ехали молча. Навстречу двигались к фронту пехотные части, тягачи тянули орудия, катились машины, груженные ящиками с боеприпасами; шли танки; обгоняя их, проносились маленькие «виллисы»...

Въехав в разрушенную станицу, эмка остановилась у кирпичного здания. Угол его был снесен снарядом. Около входа валялась пробитая осколками железная вывеска с надписью «Дойче комендатур».

В приемной за невысоким барьером сидел дежурный.

— На, принимай полицая, — обратился к нему сопровождавший Георгия лейтенант.

Георгия вновь обожгло это слово — «полицай».

Его привели в небольшую комнату, где находилось несколько арестованных. Двое из них были в форме полицаев, остальные — в разношерстных шубах и пальто. На полу валялась осыпавшаяся щебенка. Стекло в единственном окне было выбито, но толстая решетка сохранилась. Георгий, еле державшийся на ногах, прошел в угол.

На промерзших стенах за проседью инея виднелось множество косо нацарапанных надписей, в конце каждой стояла дата. «Сколько людей побывало в этом фашистском застенке», — подумал Георгий.

Он опустился на пол. Любопытные взоры предателей шарили по его лицу.

— Откуда взяли? — громко спросил у него один из полицаев.

Карлов, не отвечая, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Хотелось хорошенько осмыслить все, что с ним произошло. Он испытывал гадливое чувство к находящимся рядом личностям. Он понимал, что и к нему должно быть такое же отношение у тех, с кем встречался он в это утро. «Но почему никто не попытался разобраться, кто я такой?» — с горечью думал Георгий.

В камеру принесли обед, и один из предателей положил перед ним кусок хлеба. Георгий не притронулся к пище.

Он ждал, что вот-вот его вызовет какой-нибудь начальник, и все выяснится. Так в томительном ожидании, то засыпая, то вскакивая, чтобы согреться, провел он весь день.

Вечером в темноте кто-то положил ему на колени новую порцию хлеба, и Георгий услышал над ухом хрипящий испитый голос:

— Ешь, а то еще до суда окочуришься.

Георгий взял хлеб, но есть не мог — горячий комок стоял в горле. «Полицаи и старосты приняли меня за своего, свои считают врагом». — Он чувствовал себя одиноким, затерявшимся в огромной массе людей.

Обитатели камеры начали вповалку укладываться спать. Когда Георгий поднялся пройтись, чтобы немного согреться, — ступить было некуда. На полу лежали свернувшиеся и распластанные тела. Он потоптался на месте, оперся спиной о стену и, втиснув руки в карманы, опустился на корточки.

Как ни заставлял себя Георгий заснуть, ничего не получалось. Невеселые мысли лезли в голову. Тело било ознобом.

Монотонно похрапывали спящие. Изредка доносились медленные шаги часового за окном. Под его ногами похрустывал снег. Во сне с кем-то спорил полицай. «Я ж говорю, правильно — партизанов расстрелять. А хлопцев малых за что? Воны ж не смышлены еще...» — невнятно бормотал он. Это был тот же хрипящий голос, предлагавший Карлову есть. Потом вновь наступала тишина.

Лишь под самое утро Георгий забылся, будто провалившись куда-то.

* * *

— Выходи во двор! — раздалась команда.

Закопошились, заторопились арестованные и друг за дружкой начали выходить на темный двор.

— Становись!

По бокам выстроившихся стали конвойные с автоматами. Послышалось: «Марш!» — и небольшая группа людей медленно потянулась за покосившиеся железные ворота.

Рассветало. Георгий был рад, что они двигались: на ходу он немного согрелся.

Медленно тащились предатели через разрушенные хутора и станицы. Выбегающие из хат женщины в молчании гневно смотрели на них. Детишки забрасывали снежками. И казалось, если бы не конвоиры, жители сами расправились бы с изменниками.

Днем на окраине какой-то станицы был устроен привал. Арестованным выдали хлеб. Пока они отдыхали, к ним присоединилась еще одна группа полицаев и старост. Дальше двинулись вместе.

Пройдя еще километра три, Георгий почувствовал, как сильно заболели стертые ноги. Он вышел из строя и, сев прямо на снег у обочины дороги, снял валенок. Портянка сбилась на пятке. Карлов перематывал уже вторую ногу, когда к нему подошел конвоир и замахнулся автоматом.

— Вставай, вставай! На привале надо было портянки мотать.

Он бы, возможно, толкнул Карлова прикладом, но Георгий метнул на него жесткий непрощающий взгляд.

— Небось наших-то сразу... без разговоров расстреливал, — пробормотал конвоир, оправдывая себя за допущенную грубость. — Догоняй своих!

Идти стало легче, и Георгий быстро пристроился в хвост колонны.

Рядом с ним, сутулясь, шел высокий пожилой человек с острой седеющей бородкой и маленькими усиками. Его, очевидно, арестовали только вчера — на щеках еще не успела вырасти щетина. «Интеллигент», — подумал Георгий, посматривая на соседа.

— Скажите, — вдруг обратился тот к Карлову, — как вы думаете, я вот был бургомистром при немцах, будут нас судить или так расстрелять могут?