Самолёт на Кёльн - [12]

Потерпевший заплакал.

– Так вы… вы что же? Вы тогда туда не ходите, если вам так неприятно, – растерялся капитан Дунаев.

Его слова вызвали дикий приступ веселья. И не только у кочегара, слесаря или личного состава милиции. Нет! Даже нарушители хохотали, преступники, еще не прибранные по камерам.

– Во дает начальник! – шумели они.

– Да кто ж мне путевку – тогда на курорт даст, если я не буду над собой расти??! – загораясь гневом, вскричал кочегар. – И кто мне премию насчитает на полную катушку?

– Можно подумать, что это имеет какое-то отношение к учебе? – усомнился капитан.

– Не! – заговорили дуэтом кочегар и слесарь. – Не имеет. Вроде бы не имеет, а на самом деле вроде и имеет.

– Вы клеветой не занимайтесь, товарищи! – крикнул было капитан. Но потом осекся, подумал и махнул рукой. – Домой, домой, отдыхать пора, – сказал он.

Кочегар и пошел. Слесаря же разбирало любопытство и хотелось ему еще поговорить с кочегаром, но он любил дежурить в милиции и поэтому лучше остался дежурить.

А проводить кочегара взялся один молодой ефрейтор, почти мальчик. Они шли по улице и беседовали.

– Дак ты, мужик, так можешь и до профессора дойти? – уважительно сказал ефрейтор.

– Заставят, так и дойду, – гордо ответил несчастный ученик и исчез в темноте.

БЕЛЫЙ ТЕПЛОХОД

Товарищ Канашкин отсутствовал на службе. А к концу дня пришел и бросил портфельчик на мягкое сиденье своего канцелярского стула. Достал порядочную кипу деловых бумаг и стал их лихорадочно листать, прицокивая зубом.

– Рассказывай, Канашкин, – первым не выдержал Бумажкин, лихой служащий, игрок в баскетбол, знаток шахматных дебютов и эндшпилей.

Канашкин поднял удивленные глаза:

– О чем?

– Где был, что видел, – хохотали служащие.

– И не спрашивайте даже, товарищи! Плохо, когда у тебя нет квартиры, но еще хуже, когда она у тебя есть.

Сделав такое странное заявление, Канашкин опять уткнулся в бумаги.

– Мне бы дожить до таких времен, когда бы и я смог вот также легко… – уныло начал Змиенко, отец семейств.

– А кто тебе виноват? Не надо разводиться. Тогда и квартира будет.

– Тебя не спросил, – буркнул Змиенко, стоявший со своей новой семьей в очереди уже седьмой год.

Тут в разговор вступил сам Канашкин:

– Нет, вы можете себе представить? Я всегда платил за побелку тридцать рублей и за окраску двадцать. А сегодня жду их полдня. Приходят, естественно, пьяные и говорят: «Пятьдесят за побелку, а за окраску еще пятьдесят!» Да слыхано ли это?! За такие деньги я и сам все сделаю. И покрашу и побелю.

И снова в бумаги.

– Черт его знает, – сказал отец семейств. – Мы когда с Марьей жили, так нам тесть всегда помогал. Пришлет рабочих, они и работают. А что он им платил – черт его знает.

– И потом, – вступил в разговор пожилой человек Сорокоумов. – Ты учти, тебе все придется самому доставать: красочку – раз, известочку – два, шпаклевочку – три. Так что подумай!

– Сам все сделаю, – ответствовал Канашкин.

И тут встала громадных размеров женщина Катерина Давыдовна Младенцева. Она подошла к столу Канашкина со своим стулом. Села напротив и сказала, глубоко дыша:

– Виктор Валентинович, ты посмотри на меня. Ты видишь, что правый глаз у меня красненький.

– Ну, вижу, – невежливо признал Канашкин.

– Вот. – Женщина заговорила басом. – За тридцать два рубля он у меня красненький, мой правый глаз! Тоже ко мне пришли, обмерили стены и говорят: «Тридцать два рубля». А я им: «Идите вы к черту!» Вроде тебя. Я сама, говорю, сделаю (вроде тебя). Взяла краскопульт, налила туда по инструкции известки и чуть не лишилась правого глаза.

– Как так?! – ахнули служащие.

– А вот так. Брызнуло, и все тут. Помните, я бюллетенила, вы еще ко мне с яблоками приходили?

– Помним, – вспомнили служащие.

– Так что – думай, – сказала дама и, забрав стул, ушла от Канашкина.

– Руки все посотрешь! – кричали служащие.

– Да и вообще! – уговаривали они.

– А накладные-то расходы, накладные. Нет, ты подумай, – все кипятился Сорокоумов. – Тебе ж выпить захочется с устатку!..

На шумок заглянул и начальник, товарищ Пугель. Славен он был тем, что выкопал в городе четыре подвала. Он часто переезжал с места на место, меняясь и расширяясь. И везде копал подвалы. Он любил свои подвалы. На вечеринках он всегда рассказывал про свои подвалы и показывал трудовые мозоли, полученные вследствие подвалов.

– В чем дело, товарищи? – строго осведомился он. – Что тут у нас? Дискуссионный клуб «Литературной газеты» в рабочее время?

– Тут вот Канашкин задумал самостоятельно квартиру ремонтировать…

– Да? – подобрел начальник. – Ну и как, Канашкин? Чувствуешь свои силы?

– Чувствую, – отвечал Канашкин, смело глядя в лицо начальника.

– Молодец! Я, знаете ли, люблю людей, которые все делают своими руками. Мне кажется, что они и на производстве как-то… дисциплинированнее, чем все эти… любители прачечных, – сказал начальник.

И ушел. А вскоре исчез и Канашкин. По каким-то своим личным, а может быть, даже и производственным делам. И по его уходе среди людей состоялся следующий разговор:

– Вот подлец! Умеет же соврать! Весь рабдень где-то шатался, а ловко так загнул – квартиру, дескать, он ремонтирует…