Самое сильное заклятье - [16]

Станиной служил поставленный на колеса кусок мраморной колонны. Все чувства Пэдуэя возмутились против столь прагматического использования памятника старины, но он утешал себя мыслью, что и первопечатник вынужден идти на жертвы.

Опытный резчик подрядился изготовить медные литеры – десять тысяч штук, ведь о наборной машине не приходилось и мечтать. Сперва Пэдуэй планировал печатать не только на латыни, но и на греческом и готском языках, однако один лишь латинский шрифт обошелся ему в добрых две сотни солидов. К тому же в первой, пробной, партии все буквы смотрели в обратную сторону; пришлось их переплавлять. Полиграфист XX века назвал бы получившийся шрифт готическим 14-го кегля. Букв такого размера помещалось на листе немного, зато можно было надеяться на разборчивость текста.

Изготовлять свою собственную бумагу Пэдуэй и не помышлял. О ее производстве он знал только одно – процесс этот сложный. Папирус слишком хрупок, да и источники его в Риме чересчур скудны и ненадежны. Оставалась восковка, в малых количествах производимая сыромятней в затибрской части города. Ее вырабатывали из дубленых шкур коз и овец усердным скоблением, чисткой, мойкой и растягиванием. Цена оказалась в пределах разумного, и хозяин сыромятни едва поверил собственным ушам, получив заказ на тысячу листов.

Пэдуэй, по счастью, знал, что типографская краска в основе своей состоит из льняного масла и ламповой сажи. Купить мешок льняного семени и прогнать его через ролики для проката меди – дело немудреное; нетрудно было и зажечь масляную лампу, подвесить над ней сосуд с водой и соскребать с его днища сажу. Краска удалась на славу, да вот беда – не желала ложиться. Она если и сходила с литер, то лишь бесформенными кляксами.

Вызывало тревогу финансовое положение – пять сотен солидов быстро таяли. Пэдуэю это казалось насмешкой судьбы; он так переживал, что работники за его спиной стали судачить. И все же Мартин продолжал упорно экспериментировать и вскоре добился успеха, добавив в краску немного мыла.

Как-то в середине февраля из унылого моросящего дождика у дверей мастерской возник Невитта, сын Гуммунда. Когда Фритарик провел его в комнату, гот так хлопнул Пэдуэя по плечу, что Мартин отлетел в сторону.

– Чертовски рад! – взревел гость. – Попробовал адского пойла, которым ты торгуешь, и решил взглянуть, как у тебя дела. Для чужеземца ты здорово устроился! Парень не промах, а? Ха-ха-ха!

– Я тебе все покажу, – предложил Пэдуэй. – Только одна просьба – храни пока мои методы в тайне. У вас нет закона, защищающего авторство на идеи, а мне не хотелось бы раскрывать их.

– Можешь смело на меня положиться! Я все равно ни черта не смыслю в разных там устройствах.

В мастерской Невитта был неожиданно заворожен примитивным волочильным станком.

– Какая красота! – воскликнул он, взяв с верстака моток медной проволоки. – Я бы купил жене… Отличные выйдут браслеты и серьги!

Пэдуэй не предвидел подобного применения своей продукции, но быстро сориентировался и пообещал через неделю выполнить заказ.

– А как это все у тебя приводится в движение? – поинтересовался Невитта.

Мартин вывел гостя на задний двор, где под дождем ходила по кругу впряженная в колесо лошадь.

– Больше пользы было бы от двух крепких рабов, – критически сказал гот. – Если дать им понюхать кнута, ха-ха-ха!

– Ну нет, – возразил Пэдуэй. – Эта лошадь любому рабу сто очков вперед даст. Посмотри на ее упряжь – ничего странного не замечаешь?

– Да, что-то есть…

– Хомут. Ваши лошади тянут лямку шеей. Ремень сдавливает горло, и бедное животное не может продохнуть. Хомут переносит усилие на плечи… Если тебе надо тащить на веревке груз, ты же не затянешь петлю у себя на шее?

– Не знаю, – с сомнением произнес гот, – может, ты и прав. Я давно пользуюсь своей упряжью и не уверен, что хочу ее менять.

Пэдуэй пожал плечами:

– Дело твое. Если надумаешь, обратись к седельщику Метеллию на Аппиевой дороге. Он работает по моим чертежам. У меня других забот хватает.

Тут Мартин прислонился к косяку и закрыл глаза.

– Тебе нехорошо? – встревоженно спросил Невитта.

– Голова тяжелая, словно Пантеон. Пожалуй, лучше мне прилечь.

– Конечно. Где этот лентяй?.. Германн!

Когда Германн появился, Невитта выпалил длинную фразу по-готски, и Пэдуэй уловил имя Лео Веккоса.

– Нет, не надо врача… – слабо запротестовал он.

– Глупости, мой мальчик, мне это нетрудно. Твой совет держать собак на улице спас меня от одышки, и я с радостью тебе помогу.

Услуг медика шестого века Пэдуэй боялся гораздо больше, чем гриппа, но не видел способа вежливо отказаться. Невитта и Фритарик быстро уложили Мартина в постель.

– Типичный случай эльфова прострела, – изрек Фритарик.

– Чего? – прохрипел Пэдуэй.

– Тебя прострелили эльфы. Это я точно знаю, в Африке на собственной шкуре испытал. Меня вылечил знахарь из вандалов – он извлек невидимые стрелы эльфов. Когда они становятся видимыми, это такие маленькие стрелы с кремневыми наконечниками.

– Послушайте, – проговорил Пэдуэй, – если меня оставить в покое, я дней через семь поправлюсь.

– Оставить в покое? И речи быть не может! – хором вскричали Невитта и Фритарик.