Самое обыкновенное убийство - [8]

— Ладно. Там поговорить не удастся, может, снова здесь встретимся?

— Договорились. Ну, пока.

Сто баксов — большие деньги, подумал я. Хорошо, что у меня не такая работа, чтобы взятки брать за нее. Бассет, правда, ничего плохого не делает, просто делится с нами своей информацией. Но брать за это деньги… Допустим, жена у него болеет, но дядя ведь не знал об этом, когда предлагал ему сотню. Догадывался только, что Бассет возьмет.

— Хорошее вложение, — произнес дядя.

— Да, но откуда ты знаешь, что он будет честно играть? Возьмет твою сотню, а взамен шиш. Деньги-то немалые.

— Когда и никель деньги, когда и сто баксов мелочь. Надеюсь, мы потратили их с пользой. А не пройтись ли нам по тем заведениям, где был Уолли? Хочу кое-что прояснить. Ты как?

— Конечно. Спать я все равно не смогу, да и рано еще, одиннадцать часов.

Дядя смерил меня внимательным взглядом:

— На двадцать один год ты вроде бы тянешь. Если кто спросит, скажешь — я твой отец. Удостоверения у нас на одну фамилию, но показывать их не хотелось бы.

— Не желаешь, чтобы там знали, кто мы такие?

— Вот именно. Заказывать будем пиво. Я пью быстро, ты понемногу, потом меняемся стаканами, понял?

— Пиво я могу пить. Мне уже восемнадцать лет, черт побери.

— Вот и пей понемногу, а затем меняйся со мной стаканами.

Я не стал спорить, тем более что дядя был прав.

Мы перешли с Гранд-авеню на Кларк-стрит.

— Отец как бы здесь начинал, — сказал я. — С Уэллс на Онтарио, а после на север.

Мне казалось, будто я вижу, как он идет. Глупость полная, я ведь знал, что отец лежит на столе у Хейдена. Из него выцедили всю кровь и накачали бальзамирующим раствором — в такую жару иначе нельзя.

Это уже не папа. При жизни он не переносил холода, а против жары не возражал.

— «Пивная бочка» и «Холодок» — так, кажется? — спросил дядя.

— Не помню.

— Как же ты так?

— Засмотрелся на таракана.

Мы шли, читая вывески. На Северной Кларк-стрит от Луп[3] до Дурдом-сквер приходится по три-четыре кабака на квартал — Бродвей для бедных.

«Холодок» располагался сразу за Гурон-стрит. Грек за стойкой едва взглянул на меня. Посетителей было мало, женщин ни одной, за столиком спал пьяный. Мы взяли по пиву, и дядя, как договорились, допил мое.

В «Пивной бочке» повторилось то же самое. Там было просторнее, побольше клиентов, два бармена, трое спящих.

Мы стояли у бара далеко от всех остальных и могли говорить свободно.

— Ты ни о чем не хочешь поспрашивать? — не выдержал я.

Дядя покачал головой.

— Что ж мы тогда здесь делаем?

— Пытаемся выяснить, что делал Уолли.

Я не понимал, как это можно выяснить, не задавая вопросов.

— Сейчас покажу, — сказал дядя, когда мы вышли. Мы вернулись немного назад и заглянули в третий бар.

— Ясно, — сразу же сказал я.

В баре играла музыка, если можно ее так назвать, и женщин было полно. В основном пьяные, средних лет, но и молодые встречались. Проститутки, наверное, среди них тоже были, но не так много. Обыкновенные женщины. Мы снова взяли два пива. Я был рад, что папа не заходил в такие места. Его только выпивка интересовала.

Вскоре мы двинулись по западной стороне улицы и на Чикаго-авеню повернули за угол. Миновали полицейский участок, пересекли Ла-Саль и Уэллс. Папа, проходя здесь примерно в половине первого, мог бы свернуть на юг.

Он находился тут прошлой ночью. Примерно в это же время, возможно, по той же стороне, что и мы.

Мы прошли под эстакадой надземки на Франклин-стрит. Над головой прогрохотал поезд — ночью они почему-то сильнее шумят. В нашей квартире на Уэллс, в квартале отсюда, их очень хорошо слышно по ночам или рано утром, если не спишь.

На углу Орлеан-стрит мы увидели рекламу пива «Топаз». Это, видимо, и было заведение Кауфмана, других баров поблизости не имелось.

Последняя папина остановка.

— Мы разве туда не пойдем? — спросил я.

Дядя покачал головой. Я не стал выяснять, почему, и мы молча постояли там минут пять.

— Ну что, парень? — произнес он.

— Ничего.

И мы двинулись на юг, к тому самому переулку.

Глава 4

Переулок как переулок. Без тротуаров, красным кирпичом вымощен. На одной стороне парковка, на противоположной — кондитерская фабрика с большой грузовой платформой. Около нас горит мелкого калибра фонарь, под эстакадой у Франклин-стрит такой же. Не сказать чтобы очень темно, с Орлеан-стрит все просматривается насквозь. Будь там кто-нибудь, мы бы его разглядели.

Дальше, на середине переулка, жилые дома, выходящие фасадами на Гурон-стрит или Эри-стрит. У тех, что на Эри, к задним дверям квартир примыкают деревянные веранды и лестницы, у гуронских стены ровные.

— За ним определенно шли следом, — сказал дядя Эмброуз. — Он бы заметил, если бы кто-нибудь подкарауливал его в переулке.

— А если они сидели там, наверху? — Я показал на веранды. — Видят, что человек выпил, шатается, пропускают его вперед, спускаются, догоняют и…

— Вряд ли. Если на веранде сидели, значит, живут здесь. Кто же станет творить такое у собственной задней двери? Да и сомнительно, чтобы Уолли шатался. Бармен говорит, он не настолько хорош был — хотя бармены и приврать могут, неприятности им ни к чему.

— Но так все-таки могло быть? — настаивал я.