Самодива - [14]

– Время без четверти девять, музей закрывается через пятнадцать минут.

Меня испугало сразу все: скользнувшая по стеклу тень, гул в конце помещения, эхо динамиков, оповещающих и просящих посетителей продвигаться к ближайшему выходу. Я осмотрелась вокруг, но никого не было. Охранник, вероятно, решил предоставить меня на оставшиеся минуты самой себе.

Я взяла с собой книгу, «Метаморфозы» Овидия, и открыла ее на том месте, где говорилось об Орфее и Эвридике. Джайлс хотел нежного волнения, но история музыканта из Фракии и того, как он увел жену у смерти, была самой волнительной из всех возможных. Живой мужчина, затерявшийся в загробном мире. Блуждающий во тьме между глухих гор и омертвевших теней, зная, что единственная ошибка может стоить ему жизни любимой женщины. Затем боги подняли ставки, и звуки шагов Эвридики начали утихать, несмотря на то, что она следовала рядом с ним, в пределах досягаемости. Обернется он или нет?

Слова на странице подкрадывались медленно, ведя мой взгляд по давно забытым ритмам:

Из пропасти крутой они держали путь,

Ступая в тишине мрачнейшей из дорог.

Их ноги от заветной поверхности земной

Всего в одной ступени, и вот уже порог.

Его окутал страх лишиться ее вновь,

Желая раз взглянуть, тревожась упустить,

Он обернулся в миг, но обнаружил морок,

Растаяла она, как призрачная нить.

Он руки к ней тянул, отчаяньем питаем,

Стремясь ее спасти, нащупать ее плоть,

Но пальцами схватить, без устали стараясь,

Способен был лишь воздух, один только его.

Второй раз умирая, его и не винила,

Не жаловалась вовсе, ей не было на что.

За то, что полюбил он? Сильнее всех на свете?

Да молвила лишь слово прощальное одно.

Услышать он не смог.

И, немо ускользая,

Она, став тенью, снова

Оставила его.

Дальше было о его короткой жизни без нее, жизни, наполненной лишь скорбью. Снедаемый горем, он поклялся больше никогда не любить. И даже самые соблазнительные из женщин – бессмертные менады, одержимые богом Дионисом – не могли склонить его к нарушению данной им клятвы. Разгневанные, когда Орфей отверг их всех, они разорвали его на куски.

– Время без пяти десять…

Я закрыла книгу как раз тогда, когда потолочное освещение было выключено, и подсветка осталась только в витринах – глубокий янтарный свет лучился изнутри, из спрятанных лампочек, заставляющих вазы искриться, оживать после продолжительной дремы. Вдруг помещение стало напоминать гробницу. Темную, зловещую, словно я сама спустилась в уголок загробного мира. Воображение пустилось в пляс. Я уже хотела оказаться в своей комнате. Начать писать. Попытаться на бумаге выразить невыразимое: музыку и душу Орфея, чья трагическая история прокручивалась у меня в голове подобно бобине с фильмом. Если музыкантом, изображенным на вазе спереди, в действительности был он, тогда с другой ее стороны могла быть другая сцена из его жизни. Может, даже, его смерть? Витрина была заперта, так что я попыталась приглядеться через стекло, стараясь увидеть заднюю стенку сосуда, насколько это вообще было возможно…

– Там, наверно, менада.

Я развернулась и застыла. С другой стороны помещения, прислонившись к стене, перегородив дорогу к выходу, за мной кто-то наблюдал. Чтобы рассмотреть силуэт и узнать его, у меня ушло пару секунд: мой «преследователь».

Я приложила максимум усилий, чтобы в голосе не было слышно нервозности:

– Прошу прощения?

– На вазе, которую ты рассматриваешь. С другой стороны, должно быть, менада, совершающая месть над обреченным музыкантом.

Что-то в его голосе меня зацепило. Мне хотелось продолжать слушать его звук. Согревающий. Тихий. Обезоруживающий, похожий на тот, что издает фортепиано, когда пальцы едва касаются клавиш.

Я повернулась обратно к вазе; так с ним говорить было значительно проще.

– Почему ты так думаешь?

– А что еще там может быть? Грустный лирист, изображенный на древнегреческой вазе, который, как ты полагаешь, является Орфеем, только что потерял Эвридику. Единственное, что ему остается, это быть разорванным на кусочки. Разве не это должно быть там?

Он снова прочел мои мысли на расстоянии, как сделал это в Александр Холле. В буклете к концерту упоминалось мое болгарское происхождение, из чего становилось ясно, почему он приплел Орфея. Но как он нашел меня здесь? Уж слишком сомнительное совпадение, чтобы он оказался в музее так поздно, да еще и в ночь, когда все отправлялись развлекаться по клубам (всем было известно, что по четвергам и субботам в Принстоне проводятся вечеринки). Он, должно быть, последовал за мной в галереи, чтобы в тайне наблюдать за мой, до этого момента.

От подобных мыслей мне стало не по себе, и я продолжила смотреть на вазу, сторонясь его.

– Кажется, ты много знаешь о древнегреческой мифологии.

– Лишь некоторое. Миф об Орфее мою семью привлекает… особым образом.

– Искалеченный музыкант где-то в корнях семейного древа?

– И да, и нет. Длинная история.

Я ждала объяснений, но их не было. Комната была пропитана тишиной и я поспешила сказать хоть что-нибудь, что угодно, прежде чем безумное сердцебиение в моей груди начало бы доноситься до него.

– Ты в группе по древнегреческому искусству? Не помню тебя.