Самодива - [12]

– Изучать это хорошо. Но я не могу позволить тебе подвергать риску фортепиано.

– Как это может подвергать его риску?

– Легко. Музыка не терпит, чтобы ею пренебрегали – или ты бросаешь все для нее, или она бросает тебя. Поэтому бесконечное перебирание гуманитарных предметов может быть и полезно кому-то, но у тебя все по-другому.

Мне нравилось, что для меня всегда что-то было по-другому. Но не такое «другое» имела в виду Доннелли. Останься я в Болгарии, и все мое будущее было бы передо мной как на ладони: конкурсы и концерты на протяжении всех старших классов, затем поступление в Национальную Академию Музыки, еще больше конкурсов и концертов, и так до бесконечности. Это было бы прекрасное будущее для человека, который любит музыку (а я люблю). Но я приехала в Америку выбрать свое собственное будущее. И в этом случае одного фортепиано мне было недостаточно, я хотела попробовать все. Все, чего я быть лишена всю свою жизнь.

Я попыталась объяснить это Доннелли, но она меня перебила.

– Теа, я все прекрасно понимаю. Я сама через это прошла, поверь мне. Вот чего я не понимаю, так это как ты предлагаешь это делать.

– Делать что?

– Выполнять необходимые требования, выдвигаемые профилирующим предметом, претендовать на Концертный сертификат, продолжать концертные выступления и, при этом всем, вот так размениваться по мелочам. Не думаю, что это принесет пользу.

Я стала задыхаться, просто слушая ее список.

– Профессор Доннелли, я считала, что у меня есть время.

– Время для чего?

– Выбрать профилирующий предмет в Принстоне.

Я точно знала, что у меня есть окно протяженностью ровно в два года. В американских учебных заведениях можно попробовать различные основные предметы и даже менять их в середине семестра. В отличие от Болгарии, где решение должно быть принято до окончания школы. Там не было такого понятия, как поступление в колледж или университет в общем, только на определенный факультет. И если факультет принимал тебя, значит, все решено.

– Ты ведь не серьезно, правда? – Поворот нашей беседы смыл улыбку с ее лица. – Или ты пытаешься сказать мне, что можешь выбрать что-то еще?

– Я думала об этом.

– И?

– Я хочу посещать занятия помимо музыки, пока окончательно не определюсь.

Она посмотрела на меня так, будто на моем лице были запечатлены ужасы апокалипсиса.

– Отлично, значит, мы вернемся к этому, когда закончится семестр. Но на твоем месте я не стала бы говорить об этом Нейту.

Я пообещала не делать этого. Она вручила мне расписание, французский и древнегреческое искусство все еще были не тронуты. И все же был только первый из восьми семестров в Принстоне, и до победы было очень и очень далеко. Вполне возможно, что профилирующим предметом я выберу, конечно, музыку. Но мне надоело жертвовать всем на свете ради нее. Мне было восемнадцать. Я хотела жить. И если это значило больше не быть протеже Уайли или терпеть угрюмое молчание Доннелли, значит, так тому и быть.

НАКОНЕЦ, НАСТУПИЛ ПОНЕДЕЛЬНИК. Я так долго его ждала, так много раз себе представляла свой первый день учебы в Америке. Так же, как и мой прадедушка, приложивший много сил в реставрацию своего фортепиано, чтобы в конце концов услышать самые потрясающие звуки, на которые только был способен инструмент, я бесконечно проигрывала этот день у себя в голове. Вход в аудиторию Принстона был похож на обряд посвящения, на вхождение в нечто потрясающе новое – по крайней мере, так я считала, покидая тем утром Форбс.

К моей жалости, этот момент был мгновенно разрушен. Первым занятием было древнегреческое искусство, и я была унижена уже через несколько минут после того, как вошла в лекционный зал. Другие студенты, казалось, уже прочитали несколько десятков страниц, тогда как я даже не знала, было ли что-то задано. Они отвечали на вопросы, узнавали изображения на слайдах и смеялись над шутками преподавателя о происхождении древнегреческой мифологии. А я тем временем вжималась в кресло. Как так могло случиться, что я уже так сильно отстала?

Ответ был прост: ознакомительная неделя. Я зациклилась на прелюдиях и ноктюрнах, в то время как остальные изучили учебное расписание для каждого занятия и начали читать. Я так и слышала голос Доннелли у себя в голове: «Все, за исключением тебя и спортсменов, дорогая…»

Когда лекция закончилась, я поспешила уйти, признательная хотя бы за то, что мне не пришлось участвовать в дискуссии.

– Мисс Славин, не могли бы вы задержаться на минуту?

Профессор Джайлс бросил эти слова в аудиторию как будто машинально, без вопросительной интонации или даже взгляда в мою сторону. Суровый, в твидовом жакете, для худощавого мужчины шестидесяти лет он обладал неожиданно глубоким, выразительным голосом. Именно из–за его голоса, как я вскоре выяснила, многие девушки находили его неотразимым и обаятельным.

– Рад вас видеть на искусстве Древней Греции. – Его глаза осмотрели комнату, убедившись, что последний студент покинул ее. – Моя семья посетила ваш концерт на прошлой неделе. Все уверены, что это триумф.

Я поблагодарила его, почувствовав облегчение от того, что причина, по которой он хотел поговорить со мной, не относится к активности на занятии. Но облегчение длилось недолго.