Самоцветные горы - [14]

И справедливо.

Стоило один раз посмотреть на обломки величиной с дом, громоздившиеся и медленно таявшие в расселине, и сразу делалось ясно: к морю там не пройти. Карабкаться в полную неизвестность по гладкому льду, то и дело опасно оскальзываясь и переставая чувствовать руки и ноги, – и всё это затем, чтобы вскорости сбросил вниз меткий камень из пращи?..

Винитар, расплёскивая воду, прошагал мимо прохода, едва в ту сторону посмотрев. Волкодав не стал ни о чём его спрашивать. И так всё было понятно.

Шамарган держался за бедро и заметно приволакивал ногу: подшибленные мышцы порывались не слушаться. Иногда, оглядываясь, Волкодав успевал заметить, как он поспешно стирал с лица гримасу боли. Он то и дело отставал, но тут уж, сделав усилие, поравнялся с двумя воинами. И жизнерадостно спросил:

– Ну? Куда мы теперь?

Винитар промолчал, поскольку ответ был очевиден, а Волкодав подумал о том, что погоня, сопящая за спиной, уже не впервые вынуждает его очертя голову устремляться в места заповедные и, по всеобщему мнению, гибельные. И что же? Злые либо просто неисповедимые силы, поджидавшие впереди, до сих пор неизменно оказывались милосердней собратьев по роду людскому, мчавшихся по следам…

Он не стал говорить об этом вслух, чтобы не искушать своих спутников тенью ложной, быть может, надежды. Будь что будет – назад уже всяко не повернуть…

– Вдова купила баклажан… – неожиданно запел, а вернее, во всё горло заорал лицедей.

Вдова купила баклажан,

Домой к обеду принесла,

Но занести над ним ножа

На кухне так и не смогла.

Тут надо, братцы, вам сказать,

Что муж молоденькой вдовы,

Пока ложился с ней в кровать,

Был полным мерином, увы…

Волкодав и Винитар переглянулись – и одновременно принялись подпевать.

Жила она в большой тоске,

А схоронила муженька –

И славный овощ на доске

Не поднялась крошить рука.

Уж так он ладен и хорош,

Изогнут чуть, продолговат

И твёрд в руках, когда возьмёшь,

И цветом – форменный агат!

Людоеды, осторожно высунувшиеся из-за поворота ущелья, даже ненадолго приостановились, вслушиваясь в странную песню обречённой “добычи” и силясь что-то понять. Слова уже не имели для них смысла, но было ясно, что “дичь” весьма далека от смятения и испуга. Это беспокоило. Однако потом погоня двинулась дальше.

Не тощ, не вял, не жив едва,

А в самом теле и в поре!

Губами тянется вдова

К его ядрёной кожуре…

Горькие зелья себе проливая на платье,

Злобу ничтожных людей принимая без стона,

Старый волшебник трудился над неким заклятьем,

Тысячу лет посвятив разысканьям учёным.

Всем пренебрёг в этой жизни мудрец одинокий,

Дружбу забыл и любовь, отказался от славы,

Лишь бы почувствовать в жилах чудесные токи

И укрощённую формулу миру оставить.

Брошенный всеми, торил он дорогу во мраке,

До бесконечности пробовал так и иначе…

…И наконец начертил вожделенные знаки,

В день завершенья трудов ожидая удачи.

И… ничего! Перед ним – ни огня, ни движенья,

Ни очертаний в дыму благовонном и зыбком…

Вот и пришлось ощутить ему вкус пораженья.

Хуже: он понял, что вышла не просто ошибка.

Так и должно было быть! Он преследовал тени.

Больше себе не откажешь в признании честном:

Весь его путь вдохновенных трудов и лишений

Был обречённым полётом в бесплодную бездну.

Что же теперь? Понапрасну истрачены силы,

Целая жизнь, посвящённая тайне заклятья.

Сколько ещё отделяет его от могилы?..

Долго он плакал. А после… вернулся к занятьям.

Много ли, мало ли дней впереди остаётся,

Может быть, снова в тупик заведёт его опыт…

Разницы нет старику. Он над формулой бьётся

И под ретортой очаг потихонечку топит.

2. На ясный огонь

В эту ночь Хономеру так толком и не удалось вкусить отдыха. Он мёрз и, словно по чьей-то злой воле, всё время видел очень скверные сны. Под утро, однако, ему показалось, что ветер, свирепствовавший снаружи, начал стихать.

Утро – понятие у каждого человека своё. Кто-то спит до обеда и потом говорит “с добрым утром”, хотя другие поминают уже чуть ли не вечер, кто-то, напротив, вскакивает с первым лучом и вообще не нуждается в длительном сне. Хономер был как раз из этих последних. Кусочек неба между клапанами палатки едва начал смутно сереть, когда Избранный Ученик решил прекратить тщетные попытки согреться под одеялом. Вставай и трудись – вот лучшее средство! Никогда прежде оно не подводило его.

И Хономер спустил руку с походной лежанки – узкой складной кровати из твёрдого и лёгкого дерева, – думая нащупать рядом с собой на полу кое-какие походные мелочи…

Заря ещё не давала сколько-нибудь заметного света, внутри палатки было темно, словно у кита в брюхе, и поэтому первая мысль Хономера была о светильничке.

Это был весьма особый светильничек. Подобные ему стоили немалых денег и высоко ценились среди путешественников. Его называли “самопалом”, за то, что он не требовал отдельного добывания огня. Простое нажатие пальца проворачивало стальное колесико. Оно соприкасалось с кусочком кремня и порождало густой рой искр, слетавших на пропитанный фитилёк. Ко всему прочему, светильничек был не из глины и не из обжигающего руки металла, а из прозрачного стекла замечательной варки. Оно не боялось ни огня, ни падений на камни. Единственным недостатком “самопала” было, пожалуй, то, что заправлять его следовало не маслом, а очень крепким вином, лучше даже извинью<