— Егор! Проснись! Егоор!
Егор сонно потянулся всем телом, сладко зевнул и поморгал, оглядываясь по сторонам. На лице его отразилось удивление:
— Я, что… уснул, что ли? Привет, Миреныш! Я соскучился, — он вел себя совершенно как обычно, видимо, решив, что если проблему игнорировать, то она сама собой рассосется.
Мира не склонна была идти на мировую, поэтому тон ее был прохладен:
— Видимо. Ты что здесь делаешь?
— Как что? — удивление Егора стало наигранным. — Я здесь живу, ты забыла?
И даже улыбочку из себя выдавил, гад. Вот ведь гад и враль. И наглец впридачу. Заявился в ее квартиру, как ни в чем не бывало, устроился на ее диване, и имеет наглость дурака валять перед ней. Как будто это не она пару часов назад поймала его с голым задом на этой швабре Корнелии!
Тим так бы не поступил, почему-то всплыло в голове ведьмочки. Может, из-за контраста — уж слишком разительный он был. На худом лице рядового были написаны все его мысли, тогда как по лицу Егора можно было прочитать лишь то, что он сам хотел показать. Не о том она думает! От того, что на ум ей приходит всякий бред, Мира вскипела еще больше.
— Ты здесь не живешь! Вон из моего дома!
— Миренок, давай не будем решать сгоряча, — Егор сел и попытался схватить девушку за руки, но та увернулась. — Миренок, ты прекрасно знаешь, как дорога для меня. Ты — свет в окне, ты лучик солнца в темном царстве, ты мое счастье…
Во дает, подумала Мира, как заговорил, когда припекло. Ну чисто поэт Вареный — гений местного разлива, печально известный всему ее родному городку, в свое время писавший многочисленные вирши в честь любимой девушки, которая не захотела разделить с нищим поэтом жесткую койку в шалаше на отшибе, а, гадина такая, предпочла выйти замуж за богатого и спать на шёлковых простынях. По этой причине поэт Вареный полжизни провел в скорби и печали, и стихи у него выходили очень грустные, но при этом наполненные смелыми образами и новаторскими фантазиями. Все жители города эту девушку проклинали страшными проклятиями, потому как то ли поэт силой волшебной обладал на самом деле, то ли подсобил кто, но оживавшие на строках его многочисленных творений существа появлялись на улицах города с завидной регулярностью. В конце концов, городские власти, заваленные по уши жалобами горожан, нанесли визит вежливости этому поэту, отобрали бумагу и писчие принадлежности и запретили под страхом смертной казни записывать свои творения. В результате поэт Вареный окончательно разочаровался в себе, окружающих и существовании в целом, и покончил с собой, предварительно написав на собственной груди кровью: «Простите меня».
Ведьмочка прошипела сквозь зубы:
— Знаешь, что, милый, ищи-ка ты себе другую дуру. А я уж как-нибудь одна буду жить. Страдать, конечно, сильно, но что ж поделать…
Это она издевалась, а Егор все принял за чистую монету, хотя раньше Мира не замечала в нем глупости — может, плохо смотрела? Подскочил и бросился на колени перед Мирой, сложив руки в умоляющем жесте:
— Любимая моя, зачем страдать поодиночке, друг без друга, когда вместе нам там хорошо? Наша любовь засияет ярче звезд на небосклоне, мы воспарим к небесам, когда сольемся в страстных объятиях… я жить без тебя не могу!…
— Вот иди и сдохни под кустиком. Или об стену убейся, — от всего сердца посоветовала Мира. Но Егор ее не слушал. Пылко сложив губки бантиком, он упорно лез целоваться.
— Стоп, стоп, стоп! — Мира брезгливо вытерла рот, который Егор умудрился-таки обслюнявить — и как достал, будучи на коленях-то, в прыжке, что ли? — Ты, дружочек, чем сегодня ночью занимался, когда я на Шабаш улетела? В шашки играл? Книжку читал? Ну так вот иди и еще раз эту книжку… почитай, авось не откажет, она такая, товар народного потребления. Мне ты здесь без надобности. Усек?
Егор скорчил умильную мордашку, все еще надеясь по-хорошему растопить сердце Миры, но она была непреклонна. И хотя страшно было менять все и сразу, окончательно и бесповоротно, и внутри все сжималось от тоски перед будущим без Егора, но она рассудила — пусть лучше так, чем сейчас простить, а потом постоянно мучиться подозрениями, лазить в телефон, когда он не видит, подслушивать разговоры, следить за ним по блюдцу. Это самое блюдце, как и яблочко к нему, Мире досталось от матери с отцом в наследство. Она тогда совсем маленькой была, чтобы ими пользоваться, а потом родители умерли, и стало не до этого: нужно было выживать. А сейчас они пылились в шкафу.
Но так или иначе, мириться девушка намерена не была. Видя такое дело, парень поднялся с колен, отряхнулся и сказал:
— Ну и пошла ты. Дура и есть. — И тон такой неприятный, злой, мстительный, как будто это Мира ему пакость сделала, а не он наблудил. — Поди найди еще такого идиота, который с тобой спать будет, от тебя ж все как от чумы шарахаются уже с твоим вечным невезением. И ладно бы красавица была какая или в постели хороша, а то так, и то и другое на троечку с натягом. Даже подруга твоя…
— Не моя…
— Да мне плевать. Она и то больше пыла демонстрировала. А ты, как замороженная ледышка, только и можешь, что пыхтеть как паровоз.
