Самая крупная победа - [36]

Дядя Владя помялся, потом пробурчал:

— Митька вон весь наш сарай опять изломал. Давеча твой малый его мордой в грязь толкнул, так он в отместку!

Сева радостно крикнул:

— У, я видел! Он по нему ломом знаете как бахал!

— Так чего ж молчал-то? — обернулся к нему дядя Владя.

— Забыл…

— «Забыл»! — передразнил дядя Владя. — Надо было сразу меня звать.

— Ладно, — сказал Сева, — в следующий раз позову.

— Эх ты, ритатуй! — окатил его презрением дядя Владя и продолжал: — Так я что? За молоточком. Дайте, завтра все назад приколочу.

Мать сказала, чтобы я дал. И дядя Владя ушел.

— Зачем ты связываешься с этим Митькой? — возмутилась мать.

— Да он и не связывался, — сказал Сева. — Это Рыжий.

— И все равно, лучше отойди.

— А как же папа учил: сам ни к кому не приставай, но уж если кто полезет…

— Правильно! И мой папа так же говорит, — поддержал меня Сева.

— Ну, я не знаю, когда он тебе это говорил, — не слушая его, вздохнула мать, — но, по-моему, все-таки лучше отойти.

— Ладно, отойду! — со вздохом обещал я.

Отцу писал о тренере, новых товарищах и о том, как я уже запросто выхожу на ринг и боксирую.

16

Утром, когда я пошел в школу, дядя Владя предупредил:

— А ты теперь, малый, гляди в оба, когда на улицу-то выходишь, а то как бы Рыжий тебя чем не оглоушил, он злющий! Да постой-ка, я с тобой выйду.

— Не надо, — возразил я, стараясь показать, что ни капельки и не боюсь Рыжего, а сам очень хотел, чтобы дядя Владя выполнил свое намерение.

— Выйду, выйду! У меня как раз папиросы кончились. А то он, стервец, уж наверно, ждет!

И в самом деле, когда мы вышли на улицу и обогнули дом, я сразу же увидел у ворот Митьку. Он кидался камнями в воробьев.

— Вон он! Вон он! — зашептал дядя Владя.

А я, делая вид, будто и не замечаю врага, поскорее нырнул в калитку.

Когда дошли до метро, дядя Владя сказал:

— Ну, теперь крой!

И я, уговаривая себя не оглядываться, пошел нарочито спокойно, выдерживая характер, но незаметно перешел на мелкую рысь и с шумом вбежал в школу.

Домой шел вместе с Жорой и еще двумя учениками, специально их подождал. Поравнявшись со своим парадным, юркнул в него и уж больше не выходил на улицу, а так хотелось выйти! Да еще уроки, как нарочно, быстро сделал, и Сева что-то не появлялся. Когда все сроки вышли, я не выдержал и пошел к нему сам.

Оказалось, что он в школу не ходил, а лежал в постели — у него разболелся живот. Его мама сказала, что он сейчас очень слаб и поэтому спит, но из комнаты вдруг раздался Севин голос:

— Кто это там, ма?

— Нету никого, — ответила она и знаком показала, чтобы я молчал. — Почему ты не спишь? Если хочешь поскорей выздороветь, то сейчас же попробуй заснуть!

— И так все время пробую! — прогнусавил Сева. Пришлось уйти.

«Эх, пойду-ка все же погуляю», — выглянув в окно на двор, подумал я. Быстро оделся и вышел.

Низко плыли серые клокастые облака, было сумрачно, кружил и налетал с разных сторон, словно намереваясь застать врасплох, ветер.

«Интересно, а что она сейчас делает?» — глядя на Лилины окна, думал я и вдруг услышал резкий скрип калитки: Митька! Расстегнутый, под мышкой обшарпанный портфель без ручки.

Бежать? Крикнуть дяде Владе?

Митька тоже заметил меня и, зловеще повторяя: «Что, попался, попался?» — подходил все ближе и ближе. А я стоял, слушал, как кто-то захлебывается внутри: «Да не бойся, не бойся же! Покажи ему, где раки зимуют! Ведь ты теперь в тысячу раз сильней!» — и не знал, на что решиться.

Вообще-то хотелось показать, очень хотелось, но воспоминания о жестких кулаках и злости Митьки наполняли все тело вялостью и слабостью. И я продолжал стоять.

Митька же, подойдя совсем близко, еще более обозленный, что от него не бегут, отбросил портфель и, вдруг рванувшись, схватил меня за пальто — полетели пуговицы — и злобно толкнул к дровяным сараям. Бить теперь он уже явно опасался, чтобы опять с позором не полететь рожей вниз.

Я попятился, споткнулся о застывшую грязь, но удержался, не упал, продолжая смотреть в ненавистное лицо. И он забеспокоился, заискал по земле глазами, схватил увесистый кусок кирпича, но в это время раздался хриплый голос дяди Влади:

— Эй-эй, я т-тебе дам!

И было видно в окно, как он бросился к двери, чтобы выбежать на улицу.

Митька нехотя швырнул кирпич в сторону, поднял с земли портфель и помотал перед своим носом туго сжатым кулаком:

— Л-ладно, ты мне еще попадешься! — и поспешно пошел к своему дому, так как в нашем подъезде уже показался дядя Владя.

— А, испугался, стервец! — часто дыша, крикнул он.

— Да что мне пугаться-то? — останавливаясь на пороге своего подъезда, нахально ответил Митька.

И в самом деле, чего ему было бояться? Отца у него не было, а мать, большая, грубая, с намалеванными губами тетя, работавшая кассиршей и только и умевшая со всеми, как говорил дядя Владя, собачиться, обычно кричала, если к ней приходили жаловаться: «Только других и хаете, сами хороши!» — и никогда не наказывала Митьку.

Когда я, ненавидя себя за нерешительность, вслед за дядей Владей поднялся домой, он сердито сказал:

— Да чего ты все спускаешь этому одру? Он же трус! Дай ему раз хорошенько по шее, и он никогда больше приставать не будет!