Самая крупная победа - [30]

— А Лидка твоя, конечно, трусиха. Но вот если бы она боялась мышей и все равно шла бы на них, тогда бы она считалась храброй. Понял?

— Угу. Ну, а как же вот теперь… другим-то эту самую храбрость воспитывать? Нет, ты, пожалуйста, не думай, что у меня ее нету. Но все-таки — как?

— Ну как. Очень просто, — ответил я, будто все только от меня зависело. — Ну вот ты чего, например, больше всего боишься?

— Пенки в молоке!

— Это не то. Что-нибудь другое, настоящее.

— Тогда… — задумался Сева, — тогда в темноте на кухню выходить.

— Вот это подходяще. Так, значит, ты боишься?

— Угу, — кивнул Сева.

— А ты все равно иди туда, понял?

Лидка крикнула из соседней комнаты, что я и сам-то, наверно, всего боюсь, только зря других научаю.

— Ты вот сам попробуй. Сходи-ка на чердак! Сходи! — кричала она. — Пусть тебя там нога схватит!

Ух ты! Об этом я даже и думать не решался. Как же теперь быть?

Проглотив слюни, я крикнул:

— Ну и что, и пойду! — и покосился на Севу. (У него даже рот от удивления раскрылся.) И пойду! — еще громче крикнул я и, сам ужасаясь своей решимости, шагнул к двери.

— Постой, — крикнул Сева, — не ходи!

— Почему? Думаешь, там правда нога? Эх ты, суеверный! — презрительно сказал я и почувствовал, что теперь куда угодно готов залезть, не только на чердак. Однако на полутемной площадке я вдруг ощутил, как вся моя храбрость улетучилась, и в нерешительности остановился.

За спиной тонко скрипнула дверь. Это Сева с Лидкой подсматривают. Я заставил себя шагнуть на едва видную в полутьме крутую лестницу. Она громко и страшно заскрипела.

— Ой-ой-ой! — закричала Лидка и захлопнула дверь. Мне стало совсем жутко. И в то же самое время я понимал, что спускаться обратно нельзя: Лидка засмеет, по всему двору разнесет, ославит… Чтобы подбодрить себя, я крикнул:

— Чего же вы, испугались?

— Да нет, что ты! — возмутился из-за двери Сева и снова ее слегка приотворил.

— Да ты выходи, будешь снизу смотреть, — как бы заботясь исключительно об удобствах приятеля, посоветовал я.

— А нам и отсюда видно! — ехидно крикнула Лидка. — Иди, иди! Что, забоялся, да?

Я понял, что они, конечно, не выйдут и мне придется идти на подвиг в одиночестве. Набрав в легкие побольше воздуха, точно собирался нырять, пугаясь скрипа ступенек и замирая от ужаса, я полез выше, в темноту. А вот и черная дыра — вход на чердак. — Не надо, слезай обратно! Верим! — завизжала и затопала вдруг внизу ногами Лидка.

Я хотел уже было сказать: «А, сдрейфили!» — и небрежно спуститься вниз, но что-то более сильное, чем страх, подтолкнуло к черной дыре.

— Ну нет уж, уговор дороже денег! — И я, готовый ко всему, сунулся в бархатистую темноту, где густо пахло пылью и печными трубами.

Но в следующую секунду, весь похолодев, отпрянул, крепко стукнувшись о какую-то доску затылком: из-под самых моих ног что-то выскочило и с писком кинулось в сторону… Уж потом сообразил: мышь.

Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом.

От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот, кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и омерзительное! Вскинул руку — пальцы наткнулись на пушистую от пыли бельевую веревку.

— Ге-на! Ге-на! — кричали снизу Сева и Лидка. — Слезай! Верим! Слезай!

А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и раздался бас Севиного папы:

— Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и, зажмурившись от света карманного фонарика, ответил:

— Да так, — и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный глаз.

Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в щель забитого слухового окна.

Едва не плюнув с досады, я, осторожно ощупывая ногой ступеньки, стал спиной слезать вниз. На площадке было полно народу: мать, дядя Владя, его жена, Севина мама, сам Сева и Лидка.

Я взглянул на встревоженное лицо своей матери и нахмурился: сейчас при всех ругать будет…

— А он, а Гена не испугался и полез! — захлебываясь, рассказывала Лидка. — Мы с Севой все прямо дрожали, а он все равно лез и лез! — Она обернулась ко мне: — Ну, видал там ногу, да? Это ты на нее так сильно топал, да?

Мне хотелось ответить, что вообще-то пришлось кое на кого топнуть, но Севин папа строго сказал:

— Никакой ноги мы там не нашли, и, пожалуйста, не болтай вздора!.. Но вот свою, Геннадий, ты там мог очень даже свободно потерять!.. А вам стыдно подстрекательством заниматься, да, — сказал он Севе с Лидкой. — Марш сейчас же домой!

И они все ушли.

Мать ничего не сказала, а лишь, вздохнув, кивнула на мои штаны.

Я посмотрел: ой, какие пыльные! И, в первый раз по-настоящему довольный собой, взял щетку и гордо пошел на парадное — там лампочка была поярче.

Эх, скорее бы опять на тренировку, чтобы как следует испытать себя!

14

И вот я снова в боксерском зале. И Вадим Вадимыч говорит мне:

— Ну что ж, Строганов, начнем сегодня с тебя. Полезай в ринг.