Самая долгая ночь - [146]

Именно тогда он увидел ту самую женщину. Она стояла на краю дамбы в том места, где начинался склон, ведущий к воде. Она стояла к нему спиной и тоже смотрела на лодки. Боже, как просто было взять и, шагнув к ней, прижать дуло «вальтера» к ее затылку, тем более что грохот перестрелки мог скрыть шорох его шагов по траве.

— Еврейка! — обратился он к ней по-голландски. — Не оборачивайся и не двигайся.

Он только сейчас заметил, что она держит за руку ребенка.

Ее ответ поразил его.

— Хорошо, мы не будем, — ответила она, и голос ее прозвучал на удивление спокойно.

— Разумеется, — ответил Пройсс.

Он поступит с ней точно так же, как и с ранеными евреями рядом с составом. Выстрел в затылок. Genickschuss. Ни один еврей не уйдет отсюда живым. И он нажал на спусковой крючок.

Женщина пошатнулась вперед, словно хотела опереться на руки, и упала лицом вниз, причем голова ее лежала ниже ног, которые несколько мгновений дергались, и лишь потом затихли. Ребенок заплакал.

Тогда он нагнулся, чтобы взять за руку крошечную, темноволосую девочку, но в этот момент что-то холодное прикоснулось к его собственному затылку, и к нему на голландском обратился старческий голос. Правда, зажатый в руке старика пистолет даже не дрогнул.

— Ну, как тебе это ощущение?

Щелкнул курок, но раздался лишь негромкий хлопок. Однако прежде чем Пройсс успел повернуться и выхватить из рук старика пустой пистолет, в глазах неожиданно потемнело, а внутри черепа словно прогремел взрыв.

Не будь ее, он бы никогда не вскарабкался на дамбу. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание, — пусть его задело лишь рикошетом, но все равно было больно, — Река тянула его за рукав и говорила, что сейчас не время ныть, и нужно через «не могу» двигаться вперед.

— Леонард, — шепнула она, когда они поднялись на верх дамбы.

Ни черта себе!

Одна лодка, качавшаяся на волнах примерно в ста ярдах от берега, полыхала. Но две другие стояли возле длинного деревянного пирса, который вдавался в море подобно тонкому пальцу. Рядом с водой, но еще не на пирсе, собралась толпа. С этой высоты люди казались сплошной массой. Они стояли, застыв на месте, словно в ожидании дальнейших распоряжений.

— Что нам делать? — спросила Река. Она по-прежнему поддерживала его за руку, хотя в этом уже не было необходимости. Впрочем, он не счел нужным сказать ей об этом.

— Не знаю.

— Ты не знаешь? Ты всегда все знаешь!

Интересно, неужели это она обо мне, мысленно удивился Леонард.

А потом он понял, что нужно делать. Нужно посадить людей в лодки, причем как можно быстрее. Он зашагал по мокрой траве туда, где склон полого уходил вниз. Именно здесь он и обнаружил Симона с маленькой девочкой на руках. Рядом в траве лежало два тела. Одно женское — это была мать девочки, убитая в упор выстрелом в затылок. Так обычно убивают своих жертв трусы. Второй труп — мужской, в лунном свете его военная форма отливала серебром. Немец. Он тоже лежал лицом вниз.

Парик Симона куда-то исчез, и его практически лысый череп поблескивал в свете последней осветительной бомбы. Он больше не разговаривал сам с собой.

Стоя наверху дамбы, они по-прежнему слышали выстрелы, их треск долетал до них, как вода, текущая каким-то чудом вверх по склону. Немцы были близко. Леонард прикоснулся к руке Симона и поторопил его. Старик кивнул и принялся спускаться по крутому склону, держа в руках темноволосую девочку. Маус с Рекой следовали за ним.

Работая локтями, они пробрались сквозь толпу у берега. Их никто не остановил, и они наконец оказались у пирса. Доски прогибались и скрипели под весом тех, кто уже ступил на шаткий деревянный настил. Две лодки, всех людей в них не посадить. Он бросил взгляд назад, на берег и застывшую там толпу. Затем снова на две лодки. Человек триста — это самое большее, сколько они смогут взять на борт. И еще неизвестно, смогут ли лодки отойти от берега с таким количеством народа. Ведь лодок по идее должно было быть раза в три, если не в четыре больше.

Треск выстрелов с той стороны дамбы на мгновение стих. Маус вновь посмотрел на пирс, и в тусклом свете догорающей осветительной бомбы увидел, что Каген стоит на борту лодки, причалившей к левой стороне пирса. Он и Вресье. Ее тощую фигуру невозможно было не узнать. Каген их опередил. Он прибежал сюда, как только немцы начали последнюю свою атаку.

В эти мгновение Маус ощутил себя едва ли не песчинкой, крошечной и слабой, чтобы взвалить на себя груз ответственности.

— Что нам делать, Леонард? — повторила Река свой вопрос.

Пару секунд он молчал, но затем произнес:

— Отведи Симона в лодку, в ту, где Каген, видишь? И садись в нее сама.

Он не осмеливался посмотреть ей в глаза.

Но она заставила его, положила ему на щеку ладонь и развернула его лицом к себе. Осветительная бомба с шипением упала в море, и вокруг снова стало темно, если не считать тусклого света луны и отблесков горящей лодки. Ее лицо показалось ему темной тенью, но он все равно его видел, по памяти. Он знал, где начинается, а где кончается шрам, знал, как сужаются ближе к уголкам рта ее губы, то, как в первый раз ее лицо показалось ему даже некрасивым, а теперь, когда она стала его женщиной, Маус точно знал, что оно прекрасно.