Самая большая подводная лодка в мире - [40]

Когда занимается день, они съедают свой первый завтрак в столовой, где на временной стойке все еще красуется вывеска «Блудрим». Узбеки и татары объедаются сырой селедкой. Другие макают в черный кофе кукурузные галеты.

Макс относит чай дежурящему на мостике Сиуму. На горизонте проступила полоска бледного света. Поблескивающие гребешки волн сгладились и обещают спокойное море.

— Я рад, что вы решили отправиться с нами, — говорит Сиум. Он делает глоток обжигающего чая и поворачивается в сторону кормы.

— За нами нет погони, — замечает Макс.

— Пока нет. Скажите, а как чувствует себя юная барышня?

— Я предложил ей присоединиться к нашей трапезе, но она не захотела.

— И переехать в одну из кают тоже отказалась. Думаю, она решила провести в своей каморке столько времени, сколько длится беременность. Она просидела там уже месяц. Остается восемь.

— Где мы будем через восемь месяцев?

Ничего не ответив, Сиум ставит чашку и направляет бинокль на горизонт прямо по курсу. Через несколько секунд он включает микрофон, связывающий его с центральным постом, и отдает приказы на узбекском.

— Что происходит? — спрашивает Макс, не замечающий в море ничего, кроме большого пятна света.

— Ничего серьезного. В нашем направлении движется грузовое судно. Будет лучше, если нас не опознают. Мы на время отклонимся от первоначального курса и вернемся к нему минут через тридцать.

В полдень Нук сменил Сиума на мостике. Прозрачное море покрыто легкой зыбью. На плоской части палубы, позади рубки, люди установили складные кресла. Перемежая еду глотками холодной водки, они обгладывают бараньи кости. Воздух такой теплый, что они стянули с себя шерстяные свитера. Все пронизано светом и покоем.

«Саратов», вслепую прорывающийся на запад, теперь кажется охваченным весельем. В его кильватере кипит пенистая слюна моря. Некоторое время его сопровождает флотилия морских свиней, они внезапно выскакивают из зеленых глубин, прыгают к солнцу и снова ныряют, вздымая тучи брызг.

Макс думает, что они перепутали «Саратов» с китом и что вскоре они поймут свою ошибку. Но морские свиньи продолжают приближаться к корпусу. Сквозь пелену брызг от прыжков можно разглядеть их живые круглые глазки, изучающие палубу.

Макс чувствует пьянящий прилив радости. Еще несколько минут назад он жалел о том, что отправился в это безысходное плавание сам и вовлек в него своих товарищей. Нежность солнца, дружественность морских свиней и это необъяснимое ощущение вечного счастья развеяли его муки.

И еще, по мере того как он отдаляется от континента, его перестают терзать слова. Они как будто согласились даровать ему передышку. Безбрежный простор и йод моря изменили их. Теперь это прозрачные до голубизны слова, покрытые солью и водорослями, слова, уплывающие в бесконечность, как стаи медуз.

Радость Макса была бы полной, если бы он смог уговорить Ким подняться на палубу и немного подышать воздухом. Но он знает, что у него нет ни единого шанса в этом преуспеть. Он застанет ее, свернувшуюся как обычно калачиком в темноте, умоляющую, чтобы ей дали поспать.

Во время смены вахты появляется первый предвестник беды. С мостика Нук прокричал несколько слов на своем языке, и экипаж заметался, глядя в небо. Самолет летит слишком высоко, чтобы можно было рассмотреть его опознавательные знаки, но никто не сомневается, что он военный. Он описывает над лодкой несколько кругов, прежде чем удалиться к берегу.

Сиум полагает, что еще до вечера, как волки из логова, морские скакуны выйдут из портов и бросятся на всех парах в погоню за «Саратовом». Однако очевидность этого факта приводит его в возбуждение, не оставляя места беспокойству. Он отправляется в центральный пост, раскладывает перед собой карты, отдает команду о новом изменении курса.

Затем идет в столовую, где встревоженный экипаж оживленно обсуждает происходящее. Он переходит от одного стола к другому, спокойный, улыбающийся.

— Я предвидел эту воздушную разведку, — говорит он. — Нет причин для волнений. Все, что может случиться, — предусмотрено. Вы должны мне доверять.

Он переводит свои слова на французский, обращаясь к трем европейцам, собравшимся за одним столом.

— Плевать мне на этот самолет, — говорит Тон. — Если бы «Саратов» не был разоружен, мы засандалили бы этой штуковине славный пистон в задницу.

— Но, Капитан, — возражает Макс, — мы покинули город не для того, чтобы воевать.

— Странно, — замечает Жиль, — когда я поднимался на борт, мне было страшно до чертиков. А теперь это выглядит так, будто я смотрю фильм с собственным участием.

— Фильм-катастрофу? — смеется Тон.

— Не знаю. Просто фильм, который Пиу могла бы увидеть в Лондоне или Берлине. Фильм, который дал бы ей повод думать обо мне с гордостью и, может быть, с легкой грустью.

— Господа, — говорит Сиум, — я настоятельно прошу вас не налегать на водку. Завтрашний день может оказаться нелегким.

В сумерках, поднявшись на палубу, чтобы подышать воздухом, Макс замечает в волнах нечто странное. Он наклоняется вперед, напрягает глаза. Пузырь воздуха под платьем поддерживает тело на поверхности. Лицо вздуто, глаза выклеваны морскими птицами. Островок черной плоти, ласкаемый ветром, — очертания женщины, мумифицированной солью.