Самарская вольница - [175]

— Коль Луша звала, то надобно идти! — Скинув передник с цветастого сарафана, заглянула на детскую половину — набегавшись, неугомонные полегли в кровати и спали.

Оделись быстро, прикрыли дверь, через калитку вышли на темную улицу, кочкастую после вчерашнего дождя, — телеги колесами изрезали землю, и она подсохла неровными валками.

В городе тут и там перебрехивались собаки, повсюду через открытые окна неслись веселые песни и громкий говор — здесь кого-то провожали в ратную дорогу, а со стороны Волги шел ровный сплошной гул воинского стана, все еще не угомонившегося перед завтрашним походом. И от этого тысячеголосого человеческого гула на душе у стрельцов было беспокойно, хотя далеко уже не первый раз оставляли родные подворья и семьи.

В горнице, на белой скатерти, стоял пышущий горячими боками самовар, на больших блюдах нежились румяные пироги с рыбной начинкой, миска с медом, отварная говядина с чесноком, начищенные головки лука, редька колечками, каравай хлеба и нож около каравая…

Но Никита, войдя в горницу, уставил взгляд не на богатство стола, а на подсвечник, который стоял в центре, рядом с самоваром! Это был его подсвечник, тот самый, который достался ему когда-то по дувану, а потом силой отнят воеводой!

— Ага-а! — Михаил перехватил удивленный взгляд Никиты и весело засмеялся, с хитрецой прищурил глаза. — Признал купец свой товар? Вижу, призна-ал. А теперь мозгой прикидываешь, как бы у своего сотника его отнять? Впору мне самому теперь сызнова рейтар-литвинов кликать в подмогу!

Никита смутился, махнул рукой, хотел было сказать: что с возу упало — то пропало, но Михаил перебил:

— Ныне в обед Митька Самара, будучи в объезде по городу вместе с братьями Углицкими, увидел подсвечник у какого-то посадского. Тот пытался продать купцу в торговом ряду, да ты знаешь его, такой ростом невелик и с рыжинкой в волосе! Ивашкой Зюзиным кличут. Ивашка открещивается, боится. Спрашивает, откуда сей царский подсвечник. Тут Митька Самара приметил таможенного голову Демидку Дзюбу, тот смекнул, что можно выгодно приобрести вещицу, за серебром уже полез было в карман… Да Митька враз навел порядок, признал твою вещицу, по дороге домой занес ко мне, велев в ваши с Параней руки передать… — и добавил со смехом, видя смущение и радость одновременно в глазах Никиты: — Конечно, ежели ты не убоишься сызнова владеть такой роскошью. А может, Луше полюбилась сия красота, не схочет отдать, а?

— Будет тебе, братка Михась, человека живьем на костре жечь! — пожалела Луша Никиту, поправила на себе красивый сарафан и шагнула навстречу Кузнецовым, с поклоном пригласила: — Входите, гости дорогие, входите! — И засуетилась, снимая с талии туго повязанный передник: непривычно еще, молоденькой, хозяйничать в доме. А может, затаилась в душе пугливым мышонком боязнь, что в один из дней придется оставить и эту горницу да идти неведомо куда…

И было отчего печалиться молодой девице: всем хорош сотник Михась, и лицом, и осанкой, и нравом мягок да покладист, да только черная тоска по Аннушке, видно, вовсе сердце ему заела, отвращает от женского очарования. Случись ему ненароком притронуться к Лушиной руке, тут же отдергивает, словно от раскаленной сковородки… Да и сама Луша о Никитушке тоскует! С того первого часа, как принесла его со слугой в дом тезика Али, полуживого, душа наполнилась незнаемой до той поры любовью. И что будет дальше, долго ли сможет она вот так жить: стремиться завоевать источенное тоской сердце Михася и беречься от желанного Никитушки?..

— Вот, Луша, привел Никиту с Параней, — будто стрелецкому голове доложил Михаил, помог гостям снять верхнюю одежду. — Проходите, кум и кума, чаевать будем. Еще в Астрахани довелось мне у кизылбашских тезиков купить плитку индийского чая. Дорого взял тезик, объяснил дороговизну тем, что из-за великой смуты чужеземные купцы в Московию опасаются приезжать, заворачивают в Хиву да в Бухару альбо в персидскую столицу едут да в Багдад… Чай этот и в самой Москве за большую редкость. У нас в обычае пить квас да пиво. Вот и самовар многим в диковинку, а весьма способная штука, и Луша с ним справляется привычно. Будто тебе малая печка, тако же дровишками топится… — Михаил вдруг смутился от необычного для себя многословия, глянул на Лушу, потом на Никиту: не смеются ли над ним?

Но Никита слушал внимательно, поглядывал то на Михаила, то на сияющий медью самовар-печку.

— Корми нас, сестричка-хозяюшка, — сказал Михаил и сам уселся за стол, ближе к углу под иконами.

Луша ловко расставила миски, положила мужикам по куску мяса, подвинула пироги, хлеб, лук, редьку. В середине стола поставила пузатенький кувшин с пивом, кружки.

— Ешьте, соколики дорогие, — сказала, и голос пресекся, но Луша тут же справилась с ним. — Мы-то с Параней-сестричкой всегда при печке… Каково вам в походе придется трапезничать? Сытно ли? И кто за вами досмотрит? Ежели вот только сама решусь ослушаться воли походного атамана… — и умолкла на полуслове, налила в кружки.

— Да уж не синбирская воеводша на стол накроет, — со вздохом отозвалась и Параня, присев к столу, откусила Лушиного пирога, протянула чашку — попробовать заморского диво-питья. Подчерпнула ложкой янтарного меда, прихлебнула чай, покривилась.