Салют на Неве - [31]

Нам на Ханко больше, чем другим военно-медицинским частям, нужно было искать убежища под землей. Понятия «фронт» и «тыл» здесь совершенно перепутались и потеряли свой прежний смысл. Артиллерийские батареи на Утином Носу, в километре от финского берега, имели все общеизвестные признаки фронта (сплошной огонь, кровь, круглосуточное ожидание десанта), а так называемый «дом отдыха артиллеристов», находившийся в пяти минутах ходьбы от батарей, среди выжженных стрельбою деревьев, относился уже к «учреждениям глубокого тыла». Артиллеристы, получавшие трехдневную путевку в этот «дом отдыха», уходили туда с наивным желанием «отдохнуть» от утомительного военного напряжения. Они целыми днями пролеживали в гамаках и заставляли себя наслаждаться «тишиной» и «покоем».

На аэродроме, беспрерывно дымившемся от бомбардировок, кипела горячая фронтовая жизнь, а в тысяче шагов от него, в нашей главной операционной, шла «спокойная тыловая работа».

Итак, 8 августа мы приступили к строительству подземных убежищ. Котлован, предназначенный для «хирургии № 1», глубиной около двух метров, имел форму буквы «Т» с общей площадью в триста квадратных метров. Работы производились вручную. Тысячи тонн глины, земли и песку пришлось перебросать лопатами в течение десяти дней. Все врачи и сестры главной операционной, как курортники, загоревшие от палящего солнца, ежедневно проводили на стройке 10–12 часов. Когда котлован был окончательно вырыт и под дном его устроен дренаж для стока грунтовых вод, строительный батальон приступил к возведению перекрытия — самой трудной и ответственной части работы. Запасы строительных материалов на Ханко подходили к концу, и каждую мелочь, вплоть до железных скоб и гвоздей, приходилось доставать с необычайным трудом. Здесь нам пригодились многочисленные знакомства Белоголовова и его необыкновенная предприимчивость.

В двадцатых числах августа перекрытие было закончено. Общая толщина его равнялась приблизительно трем с половиной метрам. По расчетам ханковских инженеров, оно предохраняло от прямого попадания восьмидюймовых снарядов и бомб весом в двести пятьдесят килограммов. Мы торжествовали.

Только после двухнедельного беспрерывного труда до нас дошло, какая огромная работа совершена нами. События торопили гангутцев — и на дальнейшее крепление потолка уже нехватало времени.

А между тем, по архитектурным законам, для предохранения от пятисоткилограммовых бомб перекрытие должно было иметь толщину до пяти метров и состоять из сплошного железобетона. Гитлеровцы же по большей части бросали на Ханко тысячекилограммовые бомбы, и защита от них представлялась нам делом будущих месяцев. Зато снаряды, горохом сыпавшиеся на город, были почти безопасны для нового госпиталя.

Постройка произвела на всех неизгладимое впечатление. Когда, с целью испытания, по перекрытию проехал трактор с многотонным грузом булыжников, способным раздавить обыкновенный жилой дом, как спичечную коробку, никто из находившихся в убежище не заметил даже дрожания потолка. Знакомые летчики, которые по приказанию Кабанова поднимались в воздух для контрольного обозрения подземного здания, рассказывали потом, что с большой высоты оно полностью сливалось с однообразным скалистым ландшафтом ханковского побережья.

Внутренняя часть здания в окончательно отделанном виде состояла из огромной палаты, вмещавшей шестьдесят двухъярусных корабельных коек, едва не упиравшихся в потолок, из операционной, перевязочной и многих других комнат, без которых невозможна сложная хирургическая работа. В кабинете, или, как мы говорили, в каюте дежурного врача был особый уют. В этой маленькой комнатушке едва помещались диван, стол и несколько стульев. Стены, выложенные темнозелеными плитами, казалось, хранили в себе вечную, нерушимую тишину. Вода доставлялась в подземелье через краны, присоединенные к городскому водопроводу, который почти бесперебойно действовал все пять долгих месяцев обороны Ханко. За качеством воды наблюдала базовая лаборатория, состоявшая из двух человек — доктора Гуральника и фельдшера Иванова. Гуральник жил в нашем подвале вместе со Столбовым и Будневичем. Утром, наскоро проглотив стакан чаю, он уходил в город и возвращался домой перед наступлением ночи. Что он там делал, никто не знал. Все знали только одно: на Ханко не было заразных болезней и была великолепная, чуть пахнущая хлором вода.

Находясь под землей и намыливая руки над безукоризненно чистым фаянсовым умывальником, мы переживали волнующее и светлое чувство. По воле наших людей, непобежденных защитников Ханко, бегущая струйка воды необрываемой нитью связывала нас с внешним миром, откуда через толстые стены не доносилось никаких звуков, никаких признаков жизни.

У всех трех выходов подземелья стояли красивые изразцовые печи, похожие на цветные шкафы. Что касается вентиляции, то о ней лучше всего сказать словами Зисмана: «Она была приточно-вытяжной посредством деревянных горизонтальных и вертикальных воздуховодов…»

При переводе на обыкновенный человеческий язык это означало, что мы совершенно не замечали разницы между наружным воздухом и воздухом подземелья, хотя гам всегда находилось больше ста раненых с пропитанными кровью и гноем повязками.