Сальто-мортале - [16]
правил с….. по………. одержал решающую победу…………………..
Много позже выяснилось, что в конечном счете победа ничего не решила.)
Химия. Вверху витает одно Н, вертикальной ниточкой оно связано с верхушкой С. Это верхнее С. Как раз против него внизу находится нижнее С. (Замечу, чтобы не было ошибки: речь идет не о нотах.) С половины нижнего С свисает в пустоту одно Н. Верхнее С наискосок вниз, налево и направо, привязано к двум другим С, налево одной ниточкой, направо двумя (как видно, это С тяжелее, одна ниточка оборвалась бы), к серединам этих С привязано по одному Н, эти Н торчат в стороны, в пустоту. (Ну давай валяй дальше!) За подошву легкого С двумя руками цепляется осторожное С, на подошве тяжелого С только на одной руке висит беспечное С. Из их животов в обе стороны тоже торчит в пустоту по одному Н. (Сейчас доберемся до конца!) Нижнее С висит на двух последних, две ниточки к беспечному С и одна к осторожному.
Вот и все.
Это структурная формула бензола. На классной доске она выглядит так:
H
|
C
/ \\
H — C C — H
|| |
H — C C — H
\ //
C
|
H
Это элементарная формула, а есть и такие чудовища, что, не умещаются на доске.
Бензол — простейшее ароматическое соединение.
Большинство ароматических соединений — без запаха!
(Это превыше всякого человеческого разумения.)
И вот у нас с визитом школьный инспектор. Наша учительница стоит на краю возвышения, руки в карманах белого халата, точнее, неподвижно застыла в кармане лишь левая, правую она то и дело вынимает из кармана и поправляет ею очки, раскачиваясь при этом с пяток на носки и обратно. Мы хорошо понимаем, что причина волнения на этот раз вовсе не в формальных «инспекторских полномочиях», инспектор произвел впечатление даже на нас.
— В какой цвет окрашивает пламя натрий?
Хором:
— В ярко-желтый!
Голос Зизи некоей глумливой летучей рыбой взмывает над общим хором. Я-а-а-рко же-о-о-лтый… На нас поблескивают очки. На нас скопом — только не на Зизи. Это, как всегда, бесит. Хотя учительница химии у нас и вправду мировая, вот и сейчас задает такие вопросы, что любой среди ночи отбарабанит, но язычка Зизи все они боятся, как огня! Все без исключения, даже историчка, змея подколодная. Зизи неуязвима. Вот и сейчас, на уроке, она запросто сняла халат, и если учительница сделает ей замечание, Зизи встанет, выйдет на самую середину прохода и заявит: что поделаешь, мне стало жарко! А фигура у нее точеная, что спереди, что сзади, не хуже, чем у Клаудии Кардинале, честное слово, а на заднем плане у кафедры сидят вихрастые, как Удо Юргенс, «инспекторские полномочия». И химичку, похоже, ожидает полный крах. Нечего ей взблескивать на нас стеклами очков, все равно, черт побери, мы злы не на Зизи, а на нее. На Зизи мы никогда не злимся, где-то глубоко внутри все мы немножко Зизи, даже Ирма Пацулак.
— Ну а кальций?
— В кирпично-красный.
— Пожалуйста, по одному, будьте добры, — говорит инспектор. Ну точно: он уже высмотрел Зизи, уже уставился на нее. И своим «по одному» имеет в виду ее, это как пить дать.
Но я слышу, что произносится мое имя. Встаю.
— Скажи нам, Кишш, в какой цвет окрашивает пламя калий?
Мне не хочется огорчать учительницу, но этот субчик, не отрываясь, смотрит на Зизи. И я отвечаю:
— В бледно-фиолетовый, мало заметный.
Сзади кто-то хихикает, все смотрят на меня. Удо Юргенс — тоже.
— То есть как так? — переспрашивает, запинаясь, учительница.
— А так, — отвечаю я, — так написано в учебнике: значит, это надо увидеть. — Теперь, наконец-то, какое-то мгновенье я чувствую себя Зизи.
Дорого мне обошлось это мгновенье. Нет на свете учительницы настолько доброжелательной, чтобы она могла простить такое. Хотя по химии я легко могла бы исправиться. Ну, да все равно. Я срезалась бы по другим предметам. Невозможно себе и представить, как трудно вырваться в успевающие ученики, когда на тебя уже навесили ярлык. По истории я ни за что бы не прошла. Почти шесть месяцев я зубрила все подряд, знала все слово в слово по учебнику. Все напрасно.
— Мне очень жаль, Кишш, — говорит Змея, — но больше тройки я вам не поставлю. Вы зубрите, но в истории не разбираетесь. — Она единственная из учителей обращалась к нам на «вы».
— Ой, держите меня! — вставила вполголоса Зизи.
Класс притих. Змея — самая молодая, самая красивая, самая элегантная из всех учителей. Ее красно-коричневый замшевый костюм (замша, конечно, искусственная) — предмет нашей общей зависти, а длинные ноги, даже по нашему мнению, хорошо смотрелись бы при мини-юбке, — но до Зизи ей, конечно, далеко. Вот она вроде бы приняла вызов — дрогнули ресницы, взгляд устремился на Зизи — но тут же и передумала. (Она знает, хорошо знает что почем.) По случаю какого-то награждения, которое как раз совпало с ремонтом нашей школы, она выступала по телевидению: «Быть педагогом — это значит обладать специфическими психологическими, конституциональными предпосылками! И главное, завоевать доверие детей, чтобы сложились, я бы сказала, задушевные отношения с девочками…» (Это сдохнуть надо.)
— Садитесь, Кишш, — холодно говорит Змея, и, прежде чем двинуться с места, я вижу, что она и вправду выводит мне тройку.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.