Сальто ангела - [5]

— Этот ребенок ничего не ест, он худой как щепка. Жюльетта, его надо откармливать.

Откармливать? Как откармливают гусей? Мой дедушка сошел с ума. Какая муха его укусила, этого кузнеца с волосатыми руками?

— Глотай.

Я отчаянно мотаю головой, передо мной огромная ложка пшеничных хлопьев.

— Глотай. Это тебе поможет окрепнуть. У мальчика должны быть мускулы.

У меня нет мускулов, нет сил, мой желудок сжимается при одной только мысли о еде. Дедушка торжественно заявляет: «Этот ребенок болен, его надо лечить». Он берет воронку для кормежки гусей и старается вставить ее мне в рот через сжатые зубы. Я ощущаю привкус железа, и отвратительная каша начинает меня душить. Зачем они выдумывают все эти пытки?

— Глотай.

Если я позову на помощь маму, она меня спасет. Она меня всегда защищает, но и осуждает за мою слабость.

— Глотай.

Рыбий жир заливается в горло, и меня начинает тошнить. Как же угодить им? Я все делаю не так. Я мокрая курица. На школьном дворе плачет какая-то девочка, прислонившись лбом к цементному столбу. Ее окружили трое ребят в коротких штанишках, они смеются над ней. Они выискивают обидные слова:

— Потаскуха, самая настоящая потаскуха, хуже… Они повторяют это как припев, прыгая вокруг нее. Маленькие агрессивные петухи. Насилие живет в них самих, я это чувствую, и я этого боюсь.

Все мальчишки — насильники, они толкают меня, как в тот день, когда я разбился, они играют в футбол, а я стараюсь, чтобы никто не заметил, что у меня выбиты зубы. Папа влепил мне пощечину за выбитые зубы.

— Кто это сделал?

— Никто, я упал.

Я должен был бы сказать. Для большей убедительности я должен был заплакать, позвать учителя, пусть он увидит, что они со мной сделали. Мой папа — учитель, он всегда проверяет мои тетради и заставляет пересказывать наизусть уроки. Придет день, и я окажусь в его классе, тогда я должен буду стать первым. Первым во всем, самым лучшим. Сын школьного учителя не может ошибаться в согласовании причастий прошедшего времени и не знать дробей или притоков Гаронны.

Я сижу в первом ряду слева. Никто не ищет у меня в голове вшей. Мальчики приняли мое привилегированное положение «сына учителя». Привилегированным оно представляется только в их птичьих мозгах. Отец не спускает с меня глаз, он следит за моей левой рукой. Моя левая рука — это запрещенный инструмент. Я должен писать правой рукой и стараюсь так делать, но у меня какое-то странное раздвоение в голове. Буквы выходят необычные и всегда с наклоном в левую сторону.

— Жан, к доске.

Я обдумываю фразу левой частью головы, а правой рукой нажимаю на мел, который скрипит, сыплется и сопротивляется, как и я сам. Если бы мне разрешили писать левой рукой, у меня был бы аккуратный округлый почерк и получались бы красивые, как на вывесках, буквы, а не эти болезненные каракули, и мой мозг не страдал бы.

В саду за домом, вдали от семейной инквизиции, я играю в серсо левой рукой, я кидаю мяч тоже левой рукой, она у меня ловкая, гибкая и развитая, но они не хотят этого, даже мама — и та не хочет.

Они так много отвергают во мне, что мое собственное «я» должно жить втайне. Когда я один, я делаю только запрещенные вещи, но это они заставили меня чувствовать себя виноватым за собственное существование.

Мама спорит с папой. Между собой они себя называют «мама» и «папа»… и никогда — Жюльетта и Пьер. Они ощущают себя родственниками, но как бы боятся признаться, что они муж и жена, что они любовники, независимые люди.

— Папа, мне нужно с тобой поговорить. Речь идет о моем маленьком брате. Он бегает повсюду, как собачонка, сорвавшаяся с поводка. Мама его ловит. Он голый и выскальзывает из рук, точно червяк. С неизъяснимым отвращением я наблюдаю издали, как они склоняются над животом Франсуа. Я вижу этот живот самца, и его член, намного больший, чем мой, а ему всего два года, тогда как мне девять. Инстинктивно я сжимаю ноги, и что-то вздрагивает у меня внутри. Ловким привычным жестом папа, а он был фельдшером во время войны, оттягивает крайнюю плоть члена своего маленького сына.

Но почему они занимаются этим на глазах у меня? Осмотр прошел удачно. Франсуа уже в штанишках и бежит к своим кубикам и конструкторам. Внезапно я чувствую нависшую надо мной опасность.

— Подойди, Жан.

Голос отца звучит повелительно. Он хочет сделать мне больно. Однако это не его вина, он хочет это сделать, потому что любит меня, но его нежность ужасна, болезненна.

Мама не хочет. Мама не любит девочек, она их терпеть не может, она их презирает. Возможно, она и меня не любит, но она меня защищает, не отдавая себе в этом отчета, вероятно, виноват мой крошечный член, о котором она никогда не говорит. Что касается папы, то он произносит:

— Я не сделаю ему больно, я только попробую… Попробовать? Он хочет до меня дотронуться? Он хочет проделать со мной это? Потянуть мой член, как только что потянул у моего маленького брата?

Крик, вырывающийся из моей души, сильнее меня, он наполняет меня всего и становится истерическим. Боже, я тебя умоляю, если ты существуешь, как сказано в Библии, я умоляю, сделай так, чтобы он ко мне не подходил, я не выдержу, я умру от собственного крика, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, я сейчас разорвусь, исчезну, меня больше не будет.