Сальто ангела - [6]

— Папа, прекрати, я тебе запрещаю делать это.

Мама победила. Чудовище, приближавшееся ко мне, остановилось, и воцарилась тишина. Кровь перестала стучать в висках. Мне было так плохо, так страшно.

Мама всегда побеждает. Во всем. Власть — это она, твердость, деньги, все главные права в нашей семье принадлежат ей. Пьер — из крестьянской семьи, он всего-навсего школьный учитель со скудным заработком.

Она же из добродетельных буржуа, ее окружает буржуазный ореол Банка Франции, где она получает весьма ощутимую зарплату. Она всегда будет подавлять отца, и тем больше, чем сильнее сознает размеры своей жертвы.

На улице прекрасное июньское воскресенье, теплое и ласковое. Здесь, в храме, все темно и исполнено угрозы, под ногами я ощущаю холод камней. В коротких штанишках, с лентой через плечо, гладко причесанный на пробор, я чувствую себя скованно, я прям, как свеча, которую держу в левой руке. Я продвигаюсь по центральному проходу и приближаюсь к алтарю, отсчитывая свои шаги по красному ковру. Цепочка коротких штанишек приближается к цепочке белых платьиц. Я уже вижу ту, что должна разделить со мной просфору, у нее густые черные вьющиеся волосы, гладкое лицо, нежные розовые губы. Внезапно она тихо произносит:

— Нет! Не рядом с ним.

Вся церковь Сен-Илер слышала это, я уверен. Колонны в стиле рококо отразили анафему, некрасивые витражи двадцатого века, неловкая имитация чудесных витражей прошлого, зазвенели от подобного оскорбления.

Я споткнулся о красный ковер, мои ноги запутались в муслиновом платье идущей впереди меня девочки. Я чуть не упал от стыда, ничего не видя перед собой.

Мой Бог, они догадались, они знают, и я чувствую себя больным, и не надо мне первого причастия, у меня нет ничего общего с этим милосердным Богом, который меня изолировал от всех. Эта глупая девчонка рядом со мной посмеивается и отталкивает меня, она не желает, чтобы я находился здесь. В своем белом платье, с одухотворенным лицом, она на самом деле худшая из негодяек. Она хочет рядом с собой мужчину. Настоящего, из тех, кто за школьной стеной хвастает длиной своего члена и соревнуется в знании ругательств. Она хочет проглотить белую просфору в паре с самцом, точно это свадьба, ей не нравятся моя нежная рука, мои слишком тонкие волосы, мой пробор посередине и мои женственные глаза… Я ее ненавижу и умоляю Бога сделать меня таким, как она. Я съедаю белую просфору со святотатством в душе, хотя в тот миг я даже не понимаю смысла этого слова.

Я никогда не вернусь в этот храм, поклялся я во время молитвы.

Отныне я отказываюсь от их театрального посвящения, в коем для меня нет места. Они окропили мою голову водой, когда я был умирающим младенцем, из страха, что иначе я попаду в ад. Год спустя я был окрещен, дабы на меня снизошло благословение небес. За столом они поссорились из-за торта, на котором была фигурка маленького человечка, изображающего меня.

— Детям нужна религиозная мораль, нужно католическое воспитание.

Так говорит мама и снимает маленького человечка, чтобы разрезать сладкое белое тесто. Папа ударяет кулаком по столу:

— Глупости! Мальчик не нуждается в этих пошлостях. Ему пора поступать в колледж. Вступительный экзамен в шестой класс важнее всех этих кривляний. Ему необходимо светское воспитание. Ты его сделала больным своими религиозными предрассудками.

Да, я болен, и любое испытание в моей жизни заканчивается болезнью. Я перенес корь после ссоры с мальчишками в подготовительном классе, подхватил туберкулезную палочку, когда меня впервые за руку притащили в мужскую школу. А потом, после моего первого причастия, я подцепил свинку, именно об этом они сейчас говорят и спорят. Им нет никакого дела до моей первой публичной драмы в общественной жизни, до моего замешательства на красном ковре, до моего первого афронта перед Богом, до того, что эта девчонка наплевала на меня.

— По твоей вине он не сдаст экзамен. Он даже не знает, как правильно написать «на штурм».

— «На штурм» — «на» пишется отдельно, маленький кретин…

— Несколько дней назад я вынужден был ударить его линейкой по рукам. «Месье» не знал ничего о Каролингах и еще меньше — о Робеспьере.

Пришел врач. Он осматривает мое горло, у меня очень болят уши, мне мешают обширные опухоли за ушами. Я слышу щелчок замка его большого чемоданчика, слышу, как он говорит родителям, что лучше болеть свинкой в моем возрасте… Намек мне непонятен. Я лежу в темной комнате, меня всего трясет, у меня лихорадка, мне кажется, что стены сближаются и потолок начинает меня душить. Будто в подвале, куда однажды меня запирал отец. Я не помню за что, да и он тоже не помнит. Сейчас я слышу его голос:

— Ну что, мой котик, не сдавайся. Малыш Рири, тебе лучше?

Меня зовут Жан Паскаль Анри, и родители дали мне нежное прозвище Рири.

Сегодня папа очень ласков наперекор маме. Это потому что я заболел из-за церкви, а он без устали следит за своим хилым ребенком, дабы тот перешел без проблем в шестой класс. В области социальной жизни для отца существует только успех в учебе. Я начал читать раньше других, ему хочется, чтобы я был самым лучшим учеником в школе. Он говорит, что Франции нужны инженеры. Таким образом, мне не дадут классического образования. Он настаивает, чтобы я учил немецкий, ибо новая война неизбежна. Я выучу только этот язык — пусть это будет подготовкой к реваншу. Чтобы выдержать вступительный экзамен в колледж, в сей новый мир почти взрослых, я должен подчиняться приказам отца и отречься от всего, что я люблю. Например, от пения. У меня нежный девчачий голос, удивляющий мою учительницу музыки. Она доставила мне огромное удовольствие, позволив петь солистом раз в неделю. Я стою отдельно от остальных, и наконец я стал существом не таким, как все, у меня кристально чистый голос, а другие могут только бормотать в хоре. Я на возвышении, а они внизу.