Саломи - [16]

Он писал и писал, зная, что если он не сделает эту работу, то погибнет.

Короткими казались ему долгие дни работы.

В полдень двадцать четвертого дня Тотрадз окончил свою работу. Он выпрямился и несколько минут сидел молча. Только теперь он почувствовал, что действительно очень устал, что ему трудно даже подняться.

Он сидел, вспоминая зиму, благословляя работу, которая освободит его из этих постылых стен. «Уйду, — думал он, — и не оглянусь».

Тотрадз встал с места, взял работу и пошел к священнику на дом.

Священник и дьякон сидели в саду в тени дерева; дерево шумело молодыми листьями.

— Хватит вам восьми рублей, — говорил крестьянин, кланяясь. — Возьмите с бедного человека поменьше, так ведь и бог велит.

— Берем столько, сколько полагается по обычаю, — отвечал дьякон.

Крестьянин же продолжал упрашивать:

— Сами знаете, какой калым за невесту. Прямо шкуру содрали с меня ее родители. Ничего у меня не осталось. Сколько тут работы — повенчать людей? Ну, час!.. Согласитесь на восемь рублей!

Глазки священника зло засверкали:

— Что зря говоришь? Не вольны мы для тебя ломать обычай. Десять рублей — так повелось!

— Скиньте хоть рублик, — просил крестьянин. — Больше у меня и денег нет.

— Ну ладно, отец дьякон, — сказал священник. — Возьмем девять рублей. Клади деньги.

Тотрадз стоял в сторонке, боясь помешать делу. Теперь он положил на стол рядом с деньгами крестьянина свою работу: две толстые рукописи.

Священники и дьякон долго перелистывали страницы.

— Быстро выполнил работу, — сказал отец Михаил. — И какой у тебя хороший почерк!

Тотрадз слегка улыбнулся:

— Нужда заставила, отец Михаил, а то, конечно, и за два месяца не кончил бы.

Священник посмотрел на дьякона понимающе: погляди, как цену набивает.

Толстые губы отца Михаила зашевелились, и он сказал лениво:

— Конечно, для молодого человека такая работа — одна только забава. Но мы тебе заплатим столько, сколько следует. Приходи вечером, мы посоветуемся с дьяконом.

Тотрадз пошел домой.

«Ну и живут, — думал он, — какими кусками рвут: видано ли, за венчанье десять рублей!»

Дома Тотрадз почувствовал страшный голод: никогда не была так вкусна кукурузная лепешка. До вечера день тянулся бесконечно. Тень от груши как будто стояла на месте, не удлиняясь.

Тотрадз то перечитывал книгу, то выходил на улицу.

Но как ни долог был день, вечер наступил.

Тотрадз пошел получать деньги за свою работу.

Священник и дьякон сидели у забора, о чем-то тихо разговаривали. Слюнявый Дзибо стоял перед ними. Завидев Тотрадза, дьякон замолчал, священник поднял голову и начал говорить:

— Хорошо, когда молодой человек заработает немного денег, он может себе купить папиросы или еще что-нибудь, что сам решит.

С этими словами он поднял подол рясы и запустил руку в карман бешмета; карман оказался таким глубоким, что священник сильно наклонился вперед, доставая кошелек.

Вот сафьяновый пухлый кошелек в его руке. Вот кошелек открылся. Тотрадз увидел в нем бумажные деньги: пятирублевки, десятирублевки, синие, красные.

Священник посмотрел в кошелек и вытащил оттуда за угол зеленую трехрублевую бумажку.

Тотрадз внимательно смотрел на толстые пальцы священника. Когда он увидел три рубля, то решил, что, вероятно, тот хочет послать Дзибо за какими-нибудь покупками.

Дзибо тоже посмотрел на трехрублевку и подумал: «Ведь бывают же счастливцы, которые имеют такие деньги!»

Считалось, что Дзибо за то, что он работает сторожем в церкви, получает два рубля в месяц. Да еще Дзибо должен был колоть дрова, чистить хлев, обрабатывать и поливать огород священника. Но и священник тоже не оставался в долгу у Дзибо: он давал ему иногда то двадцать, то тридцать копеек в месяц. Дзибо всегда был рад этой подачке, но больше всего он бывал рад, когда выносил помои для коров и собак. О! Свою долю из этих объедков он всегда брал сполна!

Сейчас Дзибо смотрел на зеленую трехрублевку и завидовал Тотрадзу.

Священник задумался, глядя на деньги.

— Это тебе за труды, Тотрадз, — сказал он, протягивая учителю трехрублевку. — Расходуй их как знаешь.

Мысль о том, что за такую работу дадут не меньше двадцати пяти рублей, сидела так крепко в голове Тотрадза, что он даже не сразу понял, что произошло: он молчал, не протягивая руку за деньгами. Наконец он понял, жгучая боль охватила его сердце, — двадцать четыре дня тяжелого труда пропали. Как же он уедет?

Тотрадз зашевелил бледными губами, но слов не получилось.

Наконец он сказал хрипло:

— Двадцать четыре дня я проработал от восхода до захода солнца, не отдыхая и часа. Ты сам берешь за венчанье десять рублей. Заплати мне за мой труд столько, сколько он стоит.

Отец Михаил посмотрел на дьякона.

— Посмотри, пожалуйста, — сказал он, — как избаловался народ! Ну, Тотрадз, разве можно так разговаривать со старшими? Ты бы такую работу должен был сделать бесплатно, это же почет тебе. Ну, бери свои три рубля.

И священник моргнул своими красными глазами.

В голове у Тотрадза был туман. Глаза его искали на земле камень. «Возьму булыжник и ударю им в лоб. Пускай закроются эти красные глаза», — мелькнула мысль.

Если бы поп в эту минуту увидал глаза Тотрадза, то, может быть, он и отдал бы ему двадцать пять рублей.