Салка Валка - [29]

— Не смей, не смей! — крикнула девочка. Вскочив на ноги, она выхватила доску из его рук и спрятала за спину. — Нельзя смотреть!

— Да что ты! Это же обыкновенная доска.

— На ней кое-что нарисовано, тебе нельзя смотреть.

— А я видел… там нарисован…

— Неправда! — возразила девочка.

Не успев даже осознать, что происходит, они начали настоящее сражение. Стол отлетел в сторону. Противники вскочили на сундук, стоящий у стенки. Через мгновенье оба уже покатились по полу. К счастью, доска не разбилась. Поле битвы перемещалось из одного конца комнаты в другой, пока доска не очутилась на кресле старика. Казалось бы, чего проще — воспользоваться этим случаем и взять доску. Но мальчик и не подумал. Он продолжал бороться с девочкой. Трудно только сказать, насколько серьезна была эта борьба. Он не причинял ей боли, он только щекотал ее и делал вид, что хочет укусить ее. Но позвольте, из-за чего же завязалась драка? Забавляла она девочку? Нет, нет, тысячу раз нет, ей не нравилось, пусть он не думает, что ей это нравится! И она принялась кусаться, кричать и царапаться.

— Али, я прибью тебя, если ты меня не отпустишь! Слышишь?

Кресло опрокинулось. Подушки полетели на пол. Противники катались по полу. Все чаще раздавался смех, они щекотали друг друга, хватали за подбородок, за грудь, забирались под мышки, пока он, подмяв ее под себя, не прошептал ей на ухо:

— Я хорошо разглядел — там нарисован ребенок.

Тут волна негодования нахлынула на девочку. Освободившись быстрым рывком, она вскочила на ноги и сердито закричала:

— Как тебе не стыдно!

Этот крик был первым выражением какого-то сознательного чувства с того момента, как они начали возню. Она смотрела на него со смешанным выражением гнева, боли и стыда, ее волосы растрепались, платье задралось выше колен. Оправив на себе одежду, гордо подняв голову, Салка отвернулась к окну.

Очевидно, шум сражения и крики донеслись и до кухни, потому что старый Эйольфур недовольным голосом спросил, что там у них приключилось. Арнальдур поспешил привести себя в порядок, водворил подушки на кресло. Доска валялась на полу, но он уже не смотрел на нее, хотя она лежала рисунком кверху. Девочка стояла у окна, неподвижно устремив в апрельские сумерки полные слез глаза.

— Ты сердишься на меня? — смущенно спросил мальчик.

Но девочка ничего не ответила, она только тряхнула головой. Наконец она повернулась к нему. Гневно, с трудом сдерживая дрожь, она выпалила:

— Я не хочу быть девчонкой, я никогда не буду женщиной, как мама!

Арнальдур не решался взглянуть на нее. Но он задумался. И высказанная ею мысль не поразила его своей несуразностью, как и тогда, когда он в первый раз услышал об этом.

— Я могу дать тебе хорошие брюки, — сказал он, — их несколько лет назад оставил у нас один рыбак.

А ночью, когда она спала у себя в кровати в спальне стариков, ей приснился сон, будто она стоит на мостике, переброшенном через ручей, который никогда не высыхает, ни зимой, ни летом, и — о, чудо! — мостик неожиданно превращается в глыбу белого сахара, как лестница в доме купца. На докторском выгоне стоит мальчик с ракеткой и мячом, он бросает ей мяч — наконец-то ее приняли в игру, — и она протягивает руки, чтобы поймать мячик. В тот самый момент, когда ей кажется, что она вот-вот схватит его, она вдруг видит, что мальчик вовсе не Арнальдур, как она думала вначале, а Стейнтор.

Она проснулась в ужасе и отвращении.

Глава 12

Вечерами, возвращаясь с моря, Стейнтор первым делом напивался допьяна. Обычно он подолгу болтался где-то в поселке и домой возвращался поздно. А дома он ругался, сквернословил, стаскивал свою нареченную с постели и требовал есть. И непременно заводил прежнюю песню: ему-де, Стейнтору Стейнссону, принадлежит весь поселок, он носит его в своем сердце, в своих легких, в своей крови. Это он, Стейнтор, владеет горами, морем, ему подчинены морской ветер, туманы и, конечно, купец Йохан Богесен со всеми рыбачьими снастями в придачу. Он объехал весь мир вдоль и поперек, изведал все, что может предложить мир страннику, прошел огонь, воду и медные трубы, через все испытания, трудности и опасности. Он не раз отличался в драке с вооруженными до зубов чужестранцами, нападавшими на него. Он один мог устоять против многих. Кто посмеет утверждать, что Йохан Богесен прошел через все это?

В его пьяной болтовне проступала мания величия. За морями он кичился своим чужеродством, а очутившись в родных краях, хвастался знанием света, хотя это знание сводилось лишь к знакомству с самыми отвратительными портовыми трущобами, где мужчины в пьяном угаре проводят несколько ночей, пока вновь не уйдут в море. Стейнтор никогда не читал ни книг, ни газет, никогда ему но приходилось иметь дело с образованными людьми. Смутные представления о событиях, происходящих в мире, преломляясь в кривой призме его фантазии, сливались в сумбурную путаницу цветов. Его патриотические чувства выражались в привязанности к этому местечку у подножия горы Акслар и к этой полоске приморья. Была у него слабость — любовь к родному языку. У моряков она проявляется тем сильнее, чем реже они бывают в море. Он подолгу жил и бродил среди чужих народов в разных заморских краях, чуждый их обычаям, их образу жизни. Одиночество наложило отпечаток на его самобытную натуру, он снискал репутацию человека острого на язык, более находчивого, чем другие, в словесных перепалках. Он хорошо слагал стихи, и в его речи подчас слышалось трепетание крыльев поэзии, хотя и в грубейшей, примитивной форме. Он выражался простым языком, обогащенным, однако, мифологическими образами.