Салават Юлаев - [148]

— И так уж, ваше благородие, надо бы с ним легче, да нельзя: он ведь, как бешеная тигра, кидался — восемь человек поранено да трое смертью побито. Нам бы его тут и кончить, да ещё и в живых его же, злодея, оставили.

— Кабы этого вора на воле оставить, он бы народу и более погубил, может, толпу набрав таких же воров.

— Я, чай, таких и не бывает. Нешто это человек, я мекаю, — несмело выговорил маленький солдатик. — Сатана!

— Сатана — так бы его крестом одолеть можно, либо «да воскреснет бог», а ежели флягой — какой он сатана? — презрительно отозвался другой.

— Хватит трепать языками, ребята. Писарь пришёл? — прервал разговоры Лесковский.

— Пошли, ваше благородие, за ним.

— И ладно, ступайте все. Возле дома караулы поставить. Надо строго беречь, коли вправду он Салаватка — награда всем будет.

Солдаты вышли. Лесковский и Салават остались вдвоём.

— Как тебя звать? — спросил Лесковский.

Салават молчал. Он лежал, связанный, на лавке. В голове, разбитой солдатскими сапогами, с каждым ударом сердца отзывалась боль, как бы от новых ударов. Мысли мешались. Он всё ещё не мог осознать, что пришёл конец его жизни, что петля уже накинута на шею, что он в руках человека, которому он должен отвечать.

Когда это дошло до сознания его, Салават ещё упорней замкнулся молчанием.

— Как зовут, говорю, скуломордый? — повторил поручик.

Салават ничего не ответил, закрыв глаза.

«Чёрт его знает, может, ему язык отшибли», — подумал офицер и молча стал прохаживаться по избе.

В сенях застучали сапоги. В избу поспешно вошёл Бухаир.

— Салават, арума! — громко и радостно приветствовал он.

Салават не двинул ни мускулом, не открыл глаз.

— Зови людей. Бурнашку зови, — обратился Бухаир к офицеру.

— Давай Бурнашку, — приказал офицер солдату.

— Бурнашка, гляди злодея, — сказал офицер, обратясь к вошедшему.

Приведённый солдатами башкирин равнодушно взглянул в лицо Салавата.

— Ты бунтовал? Бунтовал?! — наступал на него офицер.

— У меня ярлык ведь! Кончал бунтовать — ярлык дали, велели жить дома, сказали — никто не обидит, а твои солдаты схватили меня… Я ведь дома живу…

— Салаватку знаешь? — перебил офицер.

— Кого, кого? — словно не поняв офицера, переспросил пленник.

— Кто твой атаман был в разбойниках? Главный вор — Салават? — допрашивал офицер, досадуя на непонятливость пленника.

— Ага-ага, Салават был начальник, — признался тот.

— Смотри лучше, гляди. Признаешь?!

— Кого признаешь, господин благородье? — спросил башкирин, изображая недоумение.

— Что дурака валяешь?! Кнута захотел? Повешу, собака! Гляди — признаешь башкирца? — добивался поручик, указывая на Салавата. — Признаешь? Знаешь этого человека?

— Это как, значит, знаю? Нам как знать? Мало какой есть башкирец на свете… Всех ведь не знаешь, конечно…

— Это вор Салават? Правду, смотри, говори, а не то велю тотчас повесить! — угрожал офицер.

— За что нас весить?! Ты Салавата спрошал? Салавата знаю, а его никогда не видал…

— Врёт он, врёт! Знает он Салаватку. С ним вместе, злодей, бунтовал! — закричал Бухаир.

Офицер подступил к Бухаиру:

— Ты кого, сукин сын, указал ловить?! Кого уследил?! Пятьсот рублей захотел получить, вор, бродяга?! Старшиной хочешь быть?! Награду тебе за обман?! Я тебя награжу!..

Бухаир оробел.

— Господин благородье! Башкирец брешет! Он думает, грех Салаватку назвать. Там русский у тебя. Позови его — он признает! — посоветовал Бухаир.

— Эй, Седельников! — позвал офицер. — Приведи-ка того мужичонку, а этого под замок. А ты, — обернулся он к Бухаиру, — смотри, я три шкуры с тебя слуплю, коль узнаю, что не Салавата поймали…

— Погоди серчать, ваше благородье. Мой зять Салаватка, а мне ведь как зятя не знать! — успокоил поручика Бухаир.

Солдат втолкнул в избу связанного и избитого Семку. Тот вмиг окинул горенку взглядом и сразу всё понял.

— Ты вор, бунтовал? — спросил офицер.

— Спаси бог! На заводе работал. Пошто бога гневить, бунтовать! Жили сытно. Хоть хлебушка досыта не было, зато воды в реке много. Хочешь, допьяну пей! А плетей да палок и боле того — ну, прямо, скажи, как в раю!..

— Во-он ты что за птица! — грозно нахмурился офицер. — В петлю просишься сам?!

— Я, барин, птица бугай, ты меня не пугай! — отозвался Семка.

— Пугать не стану, а дурь повыбью! — сказал поручик.

— У нас, барин, смолоду выбили дурь. Один ум остался, а ума из нашего брата ничем не выбить, от самой от самой от колыбельки вколачивать стали! — огрызнулся бесстрашный Семка.

Поручик ещё не видал такого смелого арестанта. Его наглое балагурство озадачило офицера.

— Послушай-ка подобру, скоморох. Ты слышал, что Пугач ваш попался?

— Был слух, — сказал Семка, — кричал на крыше петух, три дня орал, на четвёртый протух. Пугача, говорят, схватили, а государь Пётра Федорыч снова спасён!

— Молча-ать! — закричал поручик. Он подскочил и ударил Семку в лицо кулаком. — Я тебе покажу государя!.. Знал Салаватку, пёс? Отвечай!

Семка стоял, не имея возможности вытереть кровь, которая капала из разбитого носа.

— Так бы сразу спрошал подобру меня, сударь, — сказал он. — Господина бригадира государева Салавата Юлаича? Кто ж его, сударь, не знает?!

— Так, стало быть, знал? Говорил с ним?! — добивался поручик.