Саламандры: Омнибус - [24]

Окружающая верховного жреца элита фанатичных войск, кольцо из восьми жрецов-свежевателей, стояла на коленях с вытянутыми перед ними церемониальными цепными мечами.

От увиденной порчи у Цу'гана остался горький привкус во рту. Какой бы грязный обряд эти дегенеративные отбросы не пытались совершить, Саламандры окончат его огнем и мечем. Он чувствовал, как в его груди разгорается пламя фанатизма, и ему очень захотелось оказаться сейчас рядом с капитаном, идти вместе с ним прямо к врагу, а не сидеть здесь, охраняя тени.

Пусть игнеец прячется по окраинам, подумал он. Мне предназначены более славные деяния.

Высокомерные размышления Цу'гана прервал дикий крик. Извергая неразборчивую диатрибу, Говорящий безумно указывал на вышедших из укрытий Кадая и двух других Саламандр. Трусливые последователи с жуткой синхронностью среагировали на предупреждение своего хозяина и бросились к тройке нарушителей с явным намерением убить их.

Шен'кар поднял огнемет и с боевым криком на устах испепелил ряд взбешенных культистов.

Век’шен, вращая огненной глефой, атаковал следом за пламенем, едва пламя успело утихнуть. Изготовленное вручную оружие пожинало ужасный урожай отсеченных конечностей и голов, всплески зажигательного вещества поджигали тела каждым пламенеющим ударом.

Кадай был похож на неустанную бурю, и воинское сердце Цу‘гана воспарило от такого мастерства и ярости. Направляя свой пламенный гнев, капитан проделал выстрелом из инферно-пистолета рваное отверстие в одном из жрецов-свежевальщиков, прежде чем сокрушить громовым молотом ему череп.

Когда жалкий священник с размозженной головой умер, Кадай подал сигнал, и засевшие в альковах Цу’ган и Дак’ир начали вести фланговый огонь из болтеров.

Культисты валились на землю, разрываемые напополам его яростной очередью, и Цу’ган больше не мог сдерживать жажду битвы. Он не будет сидеть здесь, играя роль стража. Он хотел быть вместе с капитаном и смотреть в глаза противникам, которых он повергал. Дак’ир сможет удерживать периметр и без его помощи. В любом случае, врагов здесь хватит для всех.

Выкрикивая клятвы Вулкану, Цу’ган покинул свой пост и ринулся прямо в гущу сражения.

Дак’ир заметил дульную вспышку болтера Цу’гана и громко выругался, поняв, что он ослушался приказов и покинул стену. Размышляя, не поступить ли и ему подобным образом, он увидел прорубающегося сквозь толпу еретиков Кадая. Он находился почти в шаге от Говорящего и уже поднимал инферно-пистолет.

— Во имя Вулкана! — взревел он, приготовившись навсегда покончить с угрозой «Культа Правды», когда над бойней прогремел единственный выстрел, и Говорящий с наполовину снесенной разрывным снарядом головой рухнул на землю.

Мясо и кровь застреленного Говорящего забрызгало доспехи Кадая, и он в шоке опустил пистолет. На битву опустилось странное затишье, враги неестественно замерли посреди атаки, пока капитан Саламандр отслеживал источник выстрела.

Над ним располагался парапет, с которого открывался вид на неф храма. Кадай поднял взгляд повыше, когда из собиравшихся теней вышла фигура в кроваво-красных доспехах с дымящимся болт-пистолетом в руке.

Пластинчатые доспехи воина украшали чешуйки, подобные тем, что были у первобытных ящеров архаической эры. Его перчатки были созданы в виде лап с длинными алыми когтями, вокруг которых потрескивающими рубиновыми дугами мелькали молнии. В одной руке он сжимал посох с исполненной в серебре головой ревущего дракона на наконечнике, а в другой — болт-пистолет, который он возвращал в кобуру. Широкие наплечники воина сидели подобно укрепленным чешуйчатым остовам, на каждом из которых располагался шип. Он был без боевого шлема и открыто носил ужасные лицевые шрамы. Огонь погубил когда-то благородное лицо воина, исказив, поглотив и переделав его облик в нечто, что состояло из морщинистой ткани, красных рубцов и открытой кости. Это было лицо смерти, отвратительное и обвиняющее.

По спине Кадая внезапно пробежался холодок, будто он погрузился в лед. Стоявшее перед ним существо было призраком, наваждением, давным-давно погибшим в ужасной агонии. И все же, оно было из плоти и крови, призванное из могилы, будто некий мстительный дух.

— Нигилан…

— Капитан, — ответило наваждение, его голос потрескивал подобно иссохшей земле, испеченной под безжалостным солнцем. Его жгучие красные глаза вспыхнули.

Шок Кадая быстро прошел, и он напрягся, подчиняясь праведному гневу.

— Отступник, — взревел он.

От созерцания воина грудь Дак’ира охватила сильнейшая боль, и он погрузился в иномирье своих грёз.

Храм исчез, и осталось лишь серое небо Морибара. В бесконечный стальной небосвод устремлялись костяные монолиты, вдоль бесчисленных кладбищенских дорог тянулись ряды склепов, поля мавзолеев и долины гробниц. Через легионы могил и фаланги склепов, вдоль погруженных в катакомбы батальонов усыпальниц, Дак’ир шел по дороге, пока не достиг конца.

И здесь, под холодной сырой землей, лежала огромная печь крематория — кипящая, горящая, ее мерцающее зарево было ни теплым, ни манящим.

Видение изменилось, и тело Дак’ира пронзила боль. Он схватился за грудь, но черного панциря там больше не было. Он вновь был скаутом, стоящим у края крематория — огромной огненной ямы, достаточно большой, чтобы поглотить Титана, и горящей, все время горящей в жидком ядре Морибара.