Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев - [94]

Ведь прежде всего Саладин был преданным мусульманином. Для него религия была в жизни всем. Только в одном этом он был фанатиком. И единственным актом жестокости, проявленной им не на войне, была казнь философа-мистика ас-Сухраварди, совершенная по причине, как считалось, ереси его учения. Саладин ненавидел всех философов-эклектиков, материалистов и вольнодумцев. Он взирал на них со священным ужасом. Сам он был строго правоверным мусульманином: простым, убежденным и искренним. Ислам, по своей сути, как его исповедовал такой человек, как Саладин, – это религия благородной простоты и предельного самопожертвования. Сказать, что он твердо выполнял все обрядовые правила, – значит ничего не сказать. Но, возможно, его решимость поститься в течение двух месяцев (это объяснялось тем, что он вынужденно пропустил этот пост во время войны) ускорила его конец. Частые болезни Саладина и напряженная деятельность представляли явную опасность его здоровью. Напрасно врачи предупреждали его, но он упорствовал в решении выполнить свой религиозный долг, находясь в Иерусалиме. В свой последний год он сильно ослаб, и его организм не мог больше сопротивляться роковой лихорадке. Не было более ревностного верующего, чем он: пятикратная молитва каждый день и посещение мечети раз в неделю было его строгим правилом. Даже когда Саладин уже был серьезно болен, он обычно посылал за имамом и заставлял себя присутствовать на утомительной пятничной службе в мечети. Он испытывал наслаждение, когда в его присутствии вслух читали Коран, но чтец его должен был быть опытен в этом. Саладин слушал, пока его сердце не начинало таять, а слезы катиться по его щекам. Это было похоже на женскую слабость, но за его эмоциональную и чувственную натуру Саладина любили ничуть не меньше. «Его сердце было простым и полным сострадания, и слезы часто показывались на его глазах».

Для него было большой печалью, что он так и не смог выполнить долг каждого верующего и совершить хадж, но он был благодетелем паломников. Одним из первых законов, принятым им после прихода к власти, была отмена обременительных пошлин, которые на протяжении столетий тяготили мусульман, посещавших Мекку. А в последний раз он появился перед народом, чтобы приветствовать возвращавшихся из хаджа верующих. Когда паломники приветствовали его, было видно, как он весь сиял от радости. Жить ему оставалось всего лишь неделю.

Ни в чем так не проявлялся его религиозный пыл, как в исполнении главного и важнейшего долга мусульман – вести джихад, или священную войну. Испытывавший отвращение к кровопролитию и совсем не воинственный по складу характера, Саладин становился совсем другим, когда дело доходило до войны с неверными. «Я никогда не замечал за ним, – говорит Баха ад-Дин, – чтобы он испытывал какое-либо беспокойство по поводу численности и силы врага[20]. Обычно он, бесстрастно и не теряя присутствия духа, обсуждал все возможные планы и последствия, которые они влекли за собой». Саладин имел обыкновение, как мы уже имели возможность видеть, объезжать боевые порядки войск в сопровождении всего лишь одного пажа. На виду у врага он садился в седло, окруженный военачальниками, и вслух они читали священную книгу. Вести войну во имя Аллаха было его страстью. Его сердце было полностью отдано ей; он посвятил этому делу всего себя и был предан джихаду душой и телом. В течение последних лет своей жизни он просто не мог думать и говорить о чем-либо ином, кроме как о джихаде, и он жертвовал всем – комфортом, повседневными удовольствиями и домашним счастьем – ради своего высокого служения. Он мечтал о более важных еще предстоящих битвах за дело веры. Когда франки будут изгнаны из Палестины, говорил Саладин своему секретарю, он будет преследовать их и за морем, и окончательно победит их, и не останется тогда ни один неверующий (в Аллаха) на земле. «Какая самая славная смерть?» – спрашивал он своего друга, и тот отвечал: «Умереть, идя по Пути Аллаха». «Тогда я стремлюсь к вратам самой славной из всех смертей», – сказал Саладин. Когда он был совсем без сил при осаде Акры, страдая от приступа болезни, так что даже не мог сесть за стол, все дни он проводил в седле на передовой. Когда люди поражались силе его духа, в ответ на это он говорил: «Боль оставляет меня, когда подо мной мой боевой конь. Она возвращается, только когда я спешиваюсь». Пока он трудился на ниве Аллаха, он не чувствовал боли; но бездействие мучило его.

Ради священной войны он не жалел ничего: ни сил, ни здоровья, можно сказать, и своей жизни. Он потратил на нее всю свою казну. Для него было естественным отдавать, щедро, не скупясь, и когда он был в бедности, и когда был богатым. Деньги для него были просто обычным прахом, и он не мог не дать их тому, кто просил об этом. Он всегда давал больше, чем от него ожидали, и он никогда не говорил, что «мы давали ему прежде». О подаянии его постоянно просили жадные нищие, и Баха ад-Дин возмущался назойливым тоном прошений, проходивших через его руки. Если бы это зависело только от султана, его военные кампании потерпели бы крах из-за недостатка средств, поскольку у него было правилом платить за провизию, конфискованную у местного населения. Его казначеи обычно сводили теневой баланс для финансирования чрезвычайных случаев, но даже и тогда султан скорее продал бы свое последнее поместье, чем отказал бедному человеку. И так случилось, что, когда он умер, в казне нашелся только один динар, отчеканенный в Тире, и 47 серебряных дирхемов. Саладин не оставил после себя ничего – ни личной собственности, ни земельных владений. Великий султан скончался почти в нищете. Трудно представить человека более бескорыстного и более преданного высокой идее. Будь он деятелем прагматичным и опытным в вопросах экономики, преследующим только интересы государства, возможно, он создал бы более сплоченную и долговечную империю. Но тогда он не был бы Саладином, образчиком благородного рыцарства.