Саладин - [28]

Теперь эти объяснения стали излишними. Как и заключение временного союза с врагами-крестоносцами, чтобы остановить Нур ад-Дина у границ Египта (а Салах ад-Дин, по мнению ряда историков, взвешивал и такую возможность).

Он, безусловно, скорбел по Нур ад-Дину, но одновременно чувствовал огромное облегчение. Главное же заключалось в том, что если кто-либо и в самом деле мог считать себя учеником и продолжателем дела Нур ад-Дина, то это был только он, Салах ад-Дин. Единоличный властитель самой крупной страны региона, обладающий достаточной военной и государственной мощью, а главное, талантом, только он мог довершить начатое Нур ад-Дином дело — объединить Сирию и Египет, взять ненавистных франков в кольцо и освободить от них владения ислама.

В этом он видел свою миссию, в этом качестве он хотел обессмертить свое имя в истории. Без понимания этого факта невозможно понять личность Салах ад-Дина: будучи воспитанным на книгах, он, повторим, меньше всего ценил в жизни роскошь, деньги и другие материальные блага, но всю жизнь его снедала жажда стать героем еще не написанных книг и легенд. И следует признать, что это ему удалось.

Глава шестая ЧЕЛОВЕК ПОГРАНИЧЬЯ

Что же собой представлял реальный Салах ад-Дин как личность; каким он был с родными и близкими; каковы были мотивы, двигавшие теми или иными его поступками?

Как часто бывает с историческими фигурами такого масштаба, в историографии сложились две полярные точки зрения по данному вопросу.

Первая, тон которой был задан еще Баха ад-Дином и верным паладином которой является Альбер Шамдор, рисует его как идеального правителя, образец богобоязненного мусульманина, справедливого, щедрого, мягкосердечного, замечательного сына и отца и т. д.

Вторая, истоки которой следует искать прежде всего в западной историографии, считает, что этот идеализированный образ «благородного султана» был тщательно создан его придворными летописцами, работавшими под непосредственным руководством, а порой и под прямую диктовку самого Салах ад-Дина. Причем все истории о его благородстве, добром сердце, образованности, щедрости и т. д. предназначались не только для потомков, но и для современников; они были своего рода сознательным пиаром, для создания его положительного имиджа. Реальный же Салах ад-Дин был, дескать, весьма кровожаден, жесток, патологически властолюбив, фанатичен, а если и в самом деле и совершал какие-то благородные поступки, то исключительно ради того же пиара и с учетом возможной будущей выгоды. Рисовки, фальши в нем было, дескать, куда больше, чем искренности. Кроме того, эти же историки ставят под сомнение его полководческий талант, напоминая, что все победы над крестоносцами он одержал лишь тогда, когда у него было огромное численное преимущество над противником, да и оно ему не всегда помогало.

В пользу такого взгляда на личность Салах ад-Дина они приводят немало доводов, которые, заметим, звучат порой весьма убедительно.

Но, думается, истина в данном случае находится даже не где-то посередине. Она заключается в том, что обе эти точки зрения в равной степени имеют право на существование. Салах ад-Дин был именно «человеком пограничья», и в его внутреннем мире постоянно вели между собой борьбу самые различные, порой противоположные друг другу начала, из которых была соткана его личность.

Он родился в той точке планеты, где встретились и стали выяснять между собой отношения Восток и Запад, и хотел он того или нет, но частое общение с европейцами не могло пройти для него бесследно. Он жил в эпоху, когда закладывались те самые геополитические, экономические и идеологические тенденции, которые определят развитие христианского и мусульманского мира на многие столетия, если не на тысячелетие вперед — и все противоречия его времени отпечатались в итоге в его характере и поступках.

Наконец, нельзя забывать о том, что в течение жизни Салах ад-Дин сильно менялся. Салах ад-Дин в 20, 40 и 50 лет — это три разных человека.

Как уже говорилось, в юности он был отнюдь не столь религиозен, как в зрелые годы. Юноша из многоязычного Дамаска, любящий стихи, вино и женщин, совсем не похож на Салах ад-Дина зрелых лет, который, по словам Баха ад-Дина, не только никогда не пропускал ни одной из пяти обязательных для каждого мусульманина молитв, но и регулярно совершал дополнительные намазы и т. п.

Его религиозность, начавшая усиливаться в те дни, когда он оказался при дворе Нур ад-Дина, особенно укрепилась в годы жизни в Каире, где он оказался под огромным влиянием большого числа исламских богословов, обретавшихся при его дворе. Больше того — он привечал каждого приезжавшего в Каир богослова, зазывал его к себе во дворец, с удовольствием с ним беседовал на религиозные и философские темы и затем щедро одаривал за открывшиеся ему новые истины Корана. О том, какое уважение он испытывал к тем, кто посвятил свою жизнь изучению Корана, свидетельствует рассказ Баха ад-Дина, как в 1188 году в походном лагере Салах ад-Дина посетил известный суфий, поведавший до того никогда не слышанный султаном хадис и выступивший перед ним с проповедью. Когда этот богослов уехал, не попрощавшись, а потому и не получив никакого подарка, Салах ад-Дин расстроился и велел догнать гостя с просьбой вернуться. Когда суфий вновь появился в лагере, султан задержал его на несколько дней и затем отослал «заваленного подарками — красивым халатом, достойным ездовым животным, великим множеством одежды для членов его семьи, учеников и соседей. Он также дал ему денег на расходы во время путешествия» (Ч. 1. Гл. 8. С. 63).