Сакральный эрос Третьего Завета - [42]

Сказав это, он поднял меня вверх, как ребёнка, без малейшего усилия, словно я была невесома, и, когда моя голова поднялась вровень с его собственной, наши губы слились в необыкновенном поцелуе, как будто соединившем небо и землю.

В том поцелуе не было ничего адского, ибо ад уже был пройден.

Поцелуй ада влажен, ибо им начинается великий переход через Море. Поцелуй рая — воздушен и сиятелен, потому что это первый шаг, сделанный на новом берегу.

Но нельзя перейти Море, не дойдя до края его первого берега… и человек не пройдёт через волны, если волны не проложат путь для него. Женщина суть волна, а мужчина — земля.

«Да, Миша, я твоя и только твоя…»

Я ликовала и не сопротивлялась.

Миша ласково посмотрел мне в глаза и сказал:

«Всё так.»

Ещё один его поцелуй опустился на мой лоб, между бровей — и тот поцелуй был полон размышлений. Медленно, словно я была хрупким и драгоценным предметом, он опустил меня обратно на ствол сосны.

«А теперь отдохни, и не двигайся, что бы ни случилось. То, что мне нужно сделать — для меня и из-за меня. Не волнуйся и будь совершенно спокойна.»

Без каких-либо усилий я подчинилась. Мне стало приятно повиноваться ему. Я скрестила руки на коленях и стала ждать.

Миша отошёл назад на несколько шагов. Он вытянул руки перед собой, подобно священнику перед алтарём, молящему божественные силы о снисхождении Христа в хлеб и вино Таинства.

Он немедленно исполнился концентрации духа и грозной силы.

Своим видом он напоминал красную статую из прозрачного камня. Свет вокруг него терялся в необъятной тьме, но сила внутри него казалась ещё более огромной. Это был центр, властвовавший над ночью.

Миша медленно повернул свои ладони. Он поднял руки к небу и начал сгибать свои колени в очень медленном ритме. Его позвоночник согнулся, когда его колени коснулись земли, и он выполнил предо мной торжественное приветствие наших предков, склонив лоб в пыль на земле.

Всё моё естество восставало против лицезрения его склонившимся предо мной, но он приказал мне оставаться неподвижной, и я сделала так, как он желал.

Миша поднялся и повторил то же самое приветствие ещё раз.

Он немедленно выпрямился, снова приобретя свою привычную гордую осанку, вытащил свою саблю из ножен, играя сталью в вольном воздухе ночи, как будто желая дать знак неким невидимым свидетелям, что его испытание закончено, и что свобода стала наградой за его победу; и, обращаясь ко мне, он сказал ясным и радостным голосом:

«Ксения, моя женщина, мой друг, моя возлюбленная! Как ты знаешь, я из доблестного рода донских казаков. Никто из нас никогда не склонял свою спину перед какой бы то ни было силой на земле. Сам царь обращается к нам с уважением, и мы идём на войну, когда сами того желаем. Никто не заставит нас служить в защиту того, что нам неприятно. Но всё же, сегодня я склонился своим лбом до земли перед тобой — женщиной… и я сейчас объясню тебе, почему я сделал это. Помни мои слова, ибо ты не сможешь понять их сразу… Что-то случится сегодня в час ночи, и тогда, только тогда, ключ к таинству будет дан тебе… но меня не будет рядом, чтобы сказать тебе это… Так что слушай, и пусть ночь будет свидетелем моей клятве: здесь, в этом лесу, я прощаюсь со всеми твоими сёстрами, со всеми женщинами, для тебя… Клянусь головой, ни одна женщина отныне не познает меня.»

Это было исключительно — душераздирающе и трагично.

Казалось, что там, в тени, листья трепетали, как и я, и деревья сгибали свои огромные ветви надо мной, чтобы защитить меня, или, скорее, утешить меня.

Но в лесу не было никакого шума, и звёзды в чёрном небе светили спокойно.

Природа приняла Мишину торжественную клятву.

Он снова заговорил:

«Я повторил своё приветствие дважды, — сказал он, — потому что научился, понял, решил для себя две вещи: необходимо попрощаться с женщиной и поблагодарить её… Моё первое приветствие было горестным прощальным салютом разрыва, второе же стало выражением моей благодарности… Ксенофонта, ты — та плоть, посредством которой я был освящён. До того, как узнал тебя, я был лишь диким зверем — но через тебя ко мне пришло Понимание… через тебя, поскольку ты получила его до меня… и скоро я узнаю, почему вышло именно так… Он, ты, я?., чёрное, белое, красное?., я спешу узнать, но я уже чувствую в том великую радость, и я выражаю почтение тебе, о, Ксенофонта, благословенная плоть Его желания! — ибо без тебя я бы не узнал, как совершить Переход… Ксения, друг мой, прими знак моей благодарности.»

Он сорвал прутик с цветами с ветки дерева и подоткнул его в лиф моего платья, между грудей.

«Пойдём дальше,» — сказал он быстро.

Это был всё ещё длинный путь.

Сначала мы шли тропой по лесистому склону с часто встречавшимися на пути ручьями.

Держась за руки, мы перепрыгивали эти полные влаги вены земли, и Миша сказал мне:

«Смелее, моя маленькая Ксения — награда ждёт тебя.»

Красный свет от фонаря сопровождал нас, подобно защитной сфере. Он распугивал голодных зверей, бродивших по полянам в поисках добычи.

Ветки трещали во тьме, и я задрожала, вопреки самой себе.

Тогда Миша сжал сильнее мои испуганные пальцы своей рукой — и это успокоило меня.