Сакральное - [37]
ЛАУРА
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕКСТЫ
На войну и в рабство зовет одна сирена.
В удушающей, суматошной, пыльной и тошнотворной атмосфере завода, я видела, что они прикованы цепями, как на каторге. Могут ли эти женщины мечтать о побеге? Они и думать об этом перестали. Они так и живут — без света, без воли. Шесть часов, скорей домой, будем гнуть спину по хозяйству. И в силу странной мимикрии, уподобления человека человеческому уделу, уделу пролетария, они вернутся назавтра того же цвета, что и сегодня — цвета грязи и пыли. На разгрузочном причале — цвета кирпича и угля: любопытное зрелище для иных представителей рода человеческого, чье легкомыслие, презрение и надменность обеспечены шармом, грацией, щедро оплаченной красотой и всем «ансамблем» в гармоничном сочетании с мастью собачек. Легкомыслие и презрение? Даже не это. Существует два мира (они не пересекаются и знают друг о друге благодаря фальшивым картинкам), редко кто в одном из них действительно осознает повседневную реальность другого. Есть жизнь. Есть место обитания для одних и для других, и распорядок времени, и то, что они любят в каждом существовании. Есть жизни, которые не знают времени: рассвет отчаявшихся, ожидание безработных… лишние люди, ими владеет лихорадка, она и дает им понять, что происходит, и эта «невыносимость», в которую погружена их жизнь, хватает их за горло, требует ответа.
Тогда удивляет, почему так редко, далеко не каждый день что‑то случается; ну да, такие ют вспышки гнева, прямо в Париже, на Королевской улице, Елисейских Полях. Но нет, страх перед завтрашним днем уничтожает сам этот день. Итак, полжизни — это лишь боязнь, тревога или же скупой досуг, ожидание. И есть еще те, кто до такой степени приспособился к конторской жизни, куда более лихорадочной, чем домашняя жизнь, что они и не думают протестовать, они разделяют интересы патрона. Все дело в этой ЛИХОРАДКЕ, проникаешься надеждой, что гнев затаился в рабочих кварталах, укрывается там, чтобы набрать силу, излиться во всеоружии.
Но вскоре небо надежды затягивает облаками. Это час пустынных серых улиц, когда водители автобусов, измученные за день, злобные и раздражительные, пронзают авеню, и те раздвигаются в своей наготе, как ноги женщины. Они проносятся смерчем по мостовым, им так осточертело перевозить с места на место этот передвижной вольер, что без умолку трещит, пищит, важничает и пялит глаза. Я ухожу, проникшись их идеями, которые, как хмурое небо, нависают над жизнью.
Что такое недоказуемое убеждение? Достоверность, которой нет места в реальности? Солидарность на словах? Червь сомнения гложет сердце. Быть в такой дали ото всех, каждого и самой себя, хотя я так ко всем привязана! К ним я все время возвращаюсь в своих мыслях. Это так же невыносимо, как возвращение в туманный Париж после двухнедельного отдыха на море. Словно у меня украли мое я. Что‑то такое давит и давит. Мостовые пусты. Они сидят по домам, эти толстопузые и прижимистые термиты, забились в свои норы, очаги, в которых днем с огнем не сыскать огня. Их видишь в окне под зеленым абажуром с бахромой из бисера, под люстрой из золоченого дерева. Они так живут, строят или расстраивают свою семейную жизнь, жены или любовницы только и делают, что вытирают пыль, кумекают, считают. Откуда идет это недоумие? Почему так выходит, что дела ваши нас всецело не трогают? Наши собственные утверждения оборачиваются против нас самих. Все мимо цели. Мысли чинят препятствия делам, все стоит на месте, загнано в угол. Мысли? Да, нет; факты, история, люди, исковерканный язык. Так что же — мыслить все равно что играть в домино? Но ведь за бумагу не зацепишься, как цепляется утопающий за соломинку: лист гладкий–гладкий, вся добрая юля ускользает угрем между пальцами. Бумага что тесто, клейстер с растоптанными вдрызг словами. Я принимаю вашу программу, я не согласен и выхожу — только слова. Вместе с тем — вся жизнь, и из нее вам не выйти, не партия. Итак доводите всякую мысль до конца, более того, принимайте все ее следствия! Что‑то вы снизили голос, как будто в доме покойника. Какая мне разница, где я, если я знаю, куда иду. Очень может быть, что скоро настанет такое время, когда достаточно будет знать, против кого ты. Будь я работницей или даже мидинеткой, мне не было бы дела до конечных целей нашей деятельности. Я боролась за хлеб насущный, за завтрашний день, боролась против всех этих «ветрениц», живущих как в сказке.
Я не знала, что история повторяется, что вожди — просто импотенты, которые прикрываются преступной фразеологией: «наши славные рабочие–мученики», и в голову не берут, что есть какие‑то цели, кроме отправной точки.
Только потому, что тех, кому каждой копейкой приходится отстаивать свое право на жизнь, спасать это жалкое право на жизнь муравья, считают тысячами, и существует рабочее движение, заключающее в себе защиту и ненависть, страх и предупреждение.
Ценность жизни заключаться лишь в сопротивлении и бунте, каковые надлежит выражать со всей энергией отчаяния. Само это отчаяние представляет собой великую любовь к жизни, истинным человеческим ценностям, неизмеримым природным силам, ко всему, чем действительно жив человек.
«Процесс Жиля де Рэ» — исторический труд, над которым французский философ Жорж Батай (1897–1962.) работал в последние годы своей жизни. Фигура, которую выбрал для изучения Батай, широко известна: маршал Франции Жиль де Рэ, соратник Жанны д'Арк, был обвинен в многочисленных убийствах детей и поклонении дьяволу и казнен в 1440 году. Судьба Жиля де Рэ стала материалом для фольклора (его считают прообразом злодея из сказок о Синей Бороде), в конце XIX века вдохновляла декадентов, однако до Батая было немного попыток исследовать ее с точки зрения исторической науки.
Без малого 20 лет Диана Кочубей де Богарнэ (1918–1989), дочь князя Евгения Кочубея, была спутницей Жоржа Батая. Она опубликовала лишь одну книгу «Ангелы с плетками» (1955). В этом «порочном» романе, который вышел в знаменитом издательстве Olympia Press и был запрещен цензурой, слышны отголоски текстов Батая. Июнь 1866 года. Юная Виктория приветствует Кеннета и Анджелу — родственников, которые возвращаются в Англию после долгого пребывания в Индии. Никто в усадьбе не подозревает, что новые друзья, которых девочка боготворит, решили открыть ей тайны любовных наслаждений.
«Человеческий ум не только вечная кузница идолов, но и вечная кузница страхов» – говорил Жан Кальвин. В глубине нашего страха – страх фундаментальный, ужасное Ничто по Хайдеггеру. Чем шире пустота вокруг нас, тем больше вызываемый ею ужас, и нужно немалое усилие, чтобы понять природу этого ужаса. В книге, которая предлагается вашему вниманию, дается исторический очерк страхов, приведенный Ж. Делюмо, и философское осмысление этой темы Ж. Батаем, М. Хайдеггером, а также С. Кьеркегором.
Три тома La part maudite Жоржа Батая (собственно Проклятая доля, История эротизма и Суверенность) посвящены анализу того, что он обозначает как "парадокс полезности": если быть полезным значит служить некой высшей цели, то лишь бесполезное может выступать здесь в качестве самого высокого, как окончательная цель полезности. Исследование, составившее первый том трилогии - единственный опубликованный еще при жизни Батая (1949), - подходит к разрешению этого вопроса с экономической точки зрения, а именно показывая, что не ограничения нужды, недостатка, но как раз наоборот - задачи "роскоши", бесконечной растраты являются для человечества тем.
Том литературной прозы крупнейшего французского писателя и мыслителя XX века Жоржа Батая (1897–1962) включает романы и повести «История глаза», «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и «Divinus Deus», первой частью которого является «Мадам Эдварда». Стремясь к «невозможному» мистическому опыту, герои Батая исследуют мрачные, зачастую отталкивающие глубины человеческой психики, разврат служит им средством религиозных исканий.Издание снабжено богатым научным аппаратом и предназначено как специалистам по современной литературе и культуре, так и более широкой аудитории.http://fb2.traumlibrary.net.
Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.
Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
Переложение готического романа XVIII века, «Монах» Антонена Арто - универсальное произведение, рассчитанное и на придирчивость интеллектуала, и на потребительство масскульта. Основатель «Театра Жестокости» обратился к сочинению Грегори Льюиса в период, когда главной его задачей была аннигиляция всех моральных норм. Знаменитый «литературный террорист» препарировал «Монаха», обнажил каркас текста, сорвал покровы, скрывающие вход в лабиринты смерти, порока и ужаса. «Монаха» можно воспринимать и как образец «черной прозы», объединяющей сексуальную одержимость с жесткостью и богохульством, и как сюрреалистическую фантазию, - нагнетание событий, противоречащих законам логики. Перевод романа издается впервые.
Три истории о невозможной любви. Учитель из повести «В поисках» следит за таинственным незнакомцем, проникающим в его дом; герой «Тихого друга» вспоминает встречи с милым юношей из рыбной лавки; сам Герард Реве в знаменитом «Четвертом мужчине», экранизированном Полом Верховеном, заводит интрижку с молодой вдовой, но мечтает соблазнить ее простодушного любовника.
Книга «Пустой амулет» завершает собрание рассказов Пола Боулза. Место действия — не только Марокко, но и другие страны, которые Боулз, страстный путешественник, посещал: Тайланд, Мали, Шри-Ланка.«Пустой амулет» — это сборник самых поздних рассказов писателя. Пол Боулз стал сухим и очень точным. Его тексты последних лет — это модернистские притчи с набором традиционных тем: любовь, преданность, воровство. Но появилось и что-то характерно новое — иллюзорность. Действительно, когда достигаешь точки, возврат из которой уже не возможен, в принципе-то, можно умереть.
Опубликованная в 1909 году и впервые выходящая в русском переводе знаменитая книга Гертруды Стайн ознаменовала начало эпохи смелых экспериментов с литературной формой и языком. Истории трех женщин из Бриджпойнта вдохновлены идеями художников-модернистов. В нелинейном повествовании о Доброй Анне читатель заметит влияние Сезанна, дружба Стайн с Пикассо вдохновила свободный синтаксис и открытую сексуальность повести о Меланкте, влияние Матисса ощутимо в «Тихой Лене».Книги Гертруды Стайн — это произведения не только литературы, но и живописи, слова, точно краски, ложатся на холст, все элементы которого равноправны.