Сакен Сейфуллин - [50]

— А не лучше ли мне спрятаться в сарае? Если, найдут, то скажу, что спрятался сам, без вашего ведома…,

— Нет, миленький, аллах сбережет. Иди в комнату своих сестричек и сиди там. А я настряпаю баурсаков. «Тетушка Батима оказалась сильней духом, умной, рассудительной женщиной. Конечно, в спокойной обстановке каждый может выглядеть сильным; и умным. Но каким он будет в трудную минуту? Именно в трудную минуту тетушка Батима проявила мужество. Не всякий осмелится принять в свой дом человека, за которым по пятам идут колчаковские убийцы…»

Как только пришли Жанайдар и Мукан, стали решать, что делать дальше. В городе оставаться нельзя. Надо уходить в степные просторы. Лучше всего добраться до Кызылжара, а дальше действовать по обстановке. По возможности перебраться в Туркестан или в Уральские края, туда, где власть перешла в руки красных…

Поезда ходили кое-как, без всякого расписания. Желающих покинуть Омск было больше, чем могли забрать эшелоны. Люди ехали с билетами и без них, ехали куда глаза глядят, лишь бы подальше от колчаковских головорезов, от войны.

Сакен сел в поезд на Татарку. Через Татарку добрался до Славгорода. И здесь бесчинствовали колчаковские палачи. Фиктивная справка, выданная на имя Дюйсенбия Асиева, не раз выручала Сакена из затруднительных положений.

В Славгороде он разыскал дом одного обрусевшего казаха по имени Жакен, который зарабатывал на жизнь кустарным промыслом. Жакен тепло встретил Сакена. Было заметно, что он обрадовался появлению гостя, потчевал его чем мог.

Сакен два дня отдыхал, отъедался, все еще плохо веря, что он на воле, что позади остались кошмарный «вагон смерти», омский лагерь, карцеры, тиф, безнадежность. И сами родились стихи.

Я не выдержал неволи,

Клетку темную разбил,

Словно конь во чистом поле,

Я на землю наступил.

Эх, свобода! Бесконечно наслаждался бы тобой. Пусть ты голоден, пусть тебе холодно, пусть ты беглец, что может быть милее и краше свободы! Но не все знают тебе цену. Для человека, который никогда не испытывал голода, ломоть черного Хлеба, глоток воды ничего не значат. Человек, не бывший узником, не может по достоинству оценить и свободу.

Уф! Как я взмахну крылами,

Словно сокол, полечу.

Землю вместе с небесами

Я в объятья заключу.

Тепло попрощавшись с гостеприимным хозяином, Сакен побрел пешком сначала в Павлодар, а из него в Баян-аул. Три с половиной сотни верст пешком в весеннюю распутицу, по щиколотку в воде днем, по льду и холоду ночами. Сакена шатает от истощения, от усталости.

«В кармане у меня была испеченная на угле костра лепешка размером со ступню верблюда — вот и вся провизия. В руках палка, — вспоминал Сакен. — Опояска из ветхой материи. Ступни ног в волдырях, сочится кровь… Шел долго».

Горько красться как вору ночью по родной степи, обходить стороной знакомые аулы. Но пока есть силы, Сакен бредет нехожеными путями.

Силы оставили его возле аула Жантемира хаджи.

В казахских степях у него не требовали документов. Здесь потребовали. Это насторожило Сакена. На вопросы он отвечал уклончиво, расспрашивал с оглядкой. Но все же выведал, что Шайбай Айманов находится в Баяне.

Шайбай Айманов учился в Омской фельдшерской школе, и с той поры они знают друг друга и даже изредка переписывались.

Сакен уже было собрался идти туда, к Айманову, но случайно узнал, что там же, в Баяне, живет давний его знакомый по Акмолинску — доктор Асылбек Сеитов, алашординец.

По возможности надо постараться не попасться ему на глаза и скорее добраться до дяди Ильяса, решил Сакен и покинул аул.

«В пору полуденной молитвы я прибыл в аул нагаши.[36]

На восточной окраине аула женщина собирала сухой кизяк. Я расспросил, где дом моего нагаши.

Аул имел жалкий вид. Низенькие неприглядные лачуги. Во дворах грязно. Нет ни одного целого стекла в окнах. Оконца крохотные, как мышиный глаз. Дворы раскрыты настежь. Вокруг каждой лачуги разбросаны зола, нечистоты, обломки сушеного кизяка.

А вот и избенка моего нагаши. Возле нее, совершая омовение, готовился к молитве мой нагаши — Ильяс, сухощавый, рослый, седобородый старец».

Нагаши Ильяс не узнал Сакена, да и не мудрено! Наконец-то можно немного передохнуть, дать зажить ранам на натруженных ногах. Двенадцать дней отдыхал Сакен. И снова в путь.

Он чутко прислушивается к вестям, которые удается почерпнуть от случайных путников.

Сакен еще и еще раз убеждается в том, что казахи каким-то одним им известным образом узнают все новости из самых дальних краев. Так разузнал он о том, что в Каркаралах во время контрреволюционного переворота совдеповцы были арестованы, что среди схваченных был и Ныгымет Нурмаков.

Ныгымет не был еще большевиком, но являлся членом Совдепа, руководил просветительной работой среди казахской молодежи.

Совет учителей в Омске принял участие в судьбе Ныгымета, об этом тоже узнал Сакен, но никто не знал, вышел или нет Ныгымет из тюрьмы.

Пройдено 450 километров. Сакен остановился в ауле Балабая, который находился на отшибе. Сюда вряд ли заглянут представители власти, здесь можно хорошо отдохнуть, собраться с мыслями и с новыми силами.

Силы восстанавливались медленно, а мысли… мысли вновь заняты подбором слов, рифм.