Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее - [199]

Сахаров:

«Осенью 1988 года ко мне дважды обращалась редакция “Нового мира” (редактор С. П. Залыгин) с просьбой о поддержке.

В первый раз это был вопрос о публикации “Чернобыльской тетради” Григория Медведева. Я написал предисловие к этой волнующей документальной повести, написанной специалистом-атомщиком, ранее работавшим в Чернобыле и находившимся там сразу после аварии. Публикация встречала очень большое сопротивление со стороны ведомств, причастных к аварии. Я подписал составленное С. П. Залыгиным письмо к М. С. Горбачеву с просьбой о разрешении публиковать повесть. Я обычно редко подписываю документы, составленные не мной, но тут отступил от этого правила, хотя стиль письма был мне совершенно чужд.

Другой раз это было еще более громкое дело – о публикации в “Новом мире” “Архипелага ГУЛАГ” А. И. Солженицына. Залыгин добился разрешения публиковать это главное произведение Солженицына в журнале начиная с январского номера 1989 года. На обложке одного из осенних номеров при этом предполагалось напечатать соответствующее объявление. Но политическая конъюнктура “в верхах” в который раз изменилась, и от ЦК поступила команда отменить публикацию. Залыгин отказался. Тогда команда была передана непосредственно в типографию, где уже печатали обложки. Большая часть тиража обложек была уничтожена. Таковы нравы “телефонного права”. Я тогда подписал совместное письмо от имени Залыгина и моего, адресованное, конечно, опять Горбачеву.

В обоих случаях был, правда далеко не сразу, положительный результат. Произошло ли новое изменение конъюнктуры или сработало наше письмо, вряд ли мы когда-нибудь узнаем».

БА:

«Архипелаг ГУЛАГ» был впервые напечатан в нашей стране в «Новом мире» («главы из книги») в № 8–11 за 1989 г.

Впервые за рубеж: Рейган, Теллер, Миттеран

Сахаров:

«20 октября Политбюро ЦК КПСС отменило запрет на мои поездки за рубеж. Юлий Борисович Харитон дал письменное поручительство за меня (кажется, он потом повторил его устно на заседании Политбюро 20 октября). Я не знаю, что именно написал Ю. Б. в своем поручительстве – то ли что я не могу знать ничего, что представляет интерес после 20 лет моего отстранения от секретных работ, то ли что я человек, которому безусловно можно доверять и который никогда ни при каких условиях не разгласит известных ему тайн. Во всяком случае, поручительство возымело свое действие. Это необычное действие Харитона безусловно было актом гражданской смелости и большого личного доверия ко мне.

6 ноября я впервые в своей жизни выехал за рубеж.

Сразу по прибытии в Нью-Йорк, а затем в Бостон меня встретили толпы корреспондентов с лампами-вспышками и микрофонами. На пресс-конференции в Бостоне я говорил о противоречивом характере происходящих в нашей стране процессов, об июльских указах[138], о дефектах реформы Конституции и выборной системы. Я также говорил о крымских татарах, о Нагорном Карабахе, об оставшихся в заключении узниках совести – Мейланове, Кукобаке (теперь они на свободе).

В моих встречах с государственными деятелями – Рейганом, Бушем (тогда вновь избранным, но еще не вступившим в должность президентом), Шульцем, Маргарет Тэтчер – тоже было много вопросов о правах человека. Похоже, что я пожинаю плоды собственной активности в семидесятые – восьмидесятые годы.

Рейган произвел на меня впечатление обаятельного человека. Я пытался говорить с ним о проблеме СОИ в широком аспекте проблем международной стратегической стабильности и общих перспектив разоружения. Мне кажется, что Рейган как-то отключался от моих аргументов и повторял то же самое, что он всегда говорит, – что СОИ сделает мир более безопасным.

К сожалению, то же самое я услышал от Теллера. Я встречался с ним в Вашингтоне в день его 80-летнего юбилея. Минут тридцать мы поговорили с ним до начала торжественного заседания в огромном зале, где множество людей в парадных туалетах уже собрались за столиками, готовые слушать ораторов. Теллер сидел в глубоком мягком кресле в полумраке. Я сказал несколько слов о параллелях в нашей судьбе, о том уважении, которое я чувствую к нему за занимаемую им принципиальную позицию, вне зависимости от того, согласен я с ним или нет. Потом я это повторил в публичном выступлении другими словами. Теллер заговорил о ядерной энергетике – тут у нас не было разногласий, и мы быстро нашли общий язык. Я навел разговор на СОИ, поскольку именно ради выяснения глубинных основ его позиции в этом вопросе я приехал. Как я понял, основное, что им движет, – принципиальное, бескомпромиссное недоверие к СССР».

БА:

Как уже говорилось, по поводу СОИ Сахаров оказался прав: программу в 1994 г. закрыли из-за непреодолимых технических трудностей.

«Людоед Теллер» – известный штамп советской пропаганды. Родина Эдварда Теллера – Венгрия, в 1919 г. в возрасте 11 лет он стал свидетелем красного террора в те четыре месяца, когда у власти в Венгрии находился соратник Ленина Бела Кун. Воспоминания об этом ужасе определили твердое недоверие Теллера к коммунистам; в США среди ученых-атомщиков он действительно слыл «ястребом», тогда как многие из его коллег были левых или даже прокоммунистических убеждений. В связи с этим Оппенгеймер, долгие годы возглавлявший Манхэттенский проект и считающийся отцом американской атомной бомбы, был в 1954 г. отстранен от допуска к государственным секретам. Теллер, который ранее не раз вступал в спор с Оппенгеймером по стратегическим вопросам (в том числе после войны Оппенгеймер возражал против программы создания водородной бомбы), поддержал это решение госорганов США, за что был подвергнут пожизненному остракизму со стороны американского научного сообщества.