Сахарная вата - [9]

– Бедный старый Чарли, – сказал Стив. – Его кафе стало выглядеть как настоящая помойка. К нему еще заходит хоть кто-нибудь?

– Толпы народа, – ответила я. – Мой папа лучший повар в мире. Когда-нибудь он откроет большой ресторан. Уверена, что он станет одним из самых знаменитых поваров, которых показывают по телевизору, у него будет своя программа, а еще он будет издавать книги по кулинарии.

– Ммм, – сказал Стив.

– Вот погоди, Стив. Он станет в сто раз успешнее тебя, – сказала я, схватила свой рюкзак и пулей выскочила из машины.

Надеюсь, он не наябедничает маме, что я ему надерзила. Я влетела в кафе, на двери громко звякнул колокольчик. Внутри было пусто, почти все стулья стояли перевернутыми на столиках, накрытых скатертями в сине-белую клетку. Посетителей было всего трое.

Билли Щепка, сгорбившись над столом, ел сэндвич с жареной картошкой и внимательно прислушивался к голосу спортивного комментатора, доносившемуся из его хрипящего и шипящего транзистора в треснувшем корпусе. Билли Щепка приходит сюда каждый день, чтобы съесть сэндвич с жареной картошкой, хотя сам жарит по вечерам такие бутерброды в своем прицепе-закусочной, который стоит возле железнодорожной станции. Мой папа еще мальчишкой ходил в закусочную Билли. И папин папа ходил в нее, когда сам был мальчишкой. Эта закусочная-прицеп была у Билли Щепки всегда. Билли Щепка очень старый, совсем седой и ходит медленно-медленно, потому что никогда никуда не торопится. Он спит допоздна, затем приходит в папино кафе съесть сэндвич с жареной картошкой, весь день просиживает в букмекерской конторе, где делают ставки, а ближе к вечеру подвозит свой прицеп к станции и жарит в нем картошку до тех пор, пока не закроются все пабы и не уйдет последний поезд.

За соседним столиком Старый Рон ел яичницу с беконом. Он сидел в плаще и кепке, хотя в кафе было ужасно жарко. Рон тоже старый, но не такой, как Билли Щепка. Он кивнул и подмигнул мне, но поскольку у Рона нервный тик и глаз постоянно дергается, я не была уверена – он меня приветствует или просто так моргает.

В другом конце кафе сидела мисс Дэвис, она пристроилась так, чтобы оказаться как можно дальше от двух стариков. В папином кафе она встречала их каждый день, но до сих пор ни разу не заговорила ни с одним из них и даже не смотрела в их сторону. Мисс Дэвис сидела спиной к ним и пила чай. Рядом с ней на полу стояла сумка на колесиках, и одной рукой мисс Дэвис придерживала ее, словно опасалась, что сумка может сама укатить куда-нибудь на своих колесиках. Сумка была набита черствым хлебом и птичьим кормом. Мисс Дэвис каждое утро кормит всех голубей в округе и в папино кафе заходит, чтобы передохнуть и выпить чаю – оно находится как раз на середине ее обычного маршрута.

– Привет, папа! – позвала я.

Он выглянул из маленького кухонного окошка и тут же выбежал в кафе.

– Как поживает моя дорогая именинница? – спросил он, крепко обнимая меня. От папы пахло жареной картошкой. Он подхватил меня и закружил так, что мои ноги запорхали в воздухе.

– Осторожнее с моей сумкой, – сказала мисс Дэвис, хотя мы были в ста километрах от нее.

– В три тридцать на скачках бежит лошадь по кличке Праздник, – сказал Билли Щепка. – Нужно будет поставить на нее, и если я выиграю, куплю тебе подарок ко дню рождения, Флосси.

– День рождения, вот как? А когда у меня день рождения, я уже и не помню, – сказал Старый Рон.

Я не поняла, шутит он или нет. Похоже, Старый Рон сам не был в этом уверен. Он порылся в кармане своего макинтоша и протянул мне ириску – это был его подарок мне на день рождения. Папа горячо поблагодарил Рона, но сам при этом беззвучно прошептал мне одними губами: «Не ешь!» Я сказала, что съем ириску позже.

– О, я тоже постараюсь что-нибудь для тебя найти, – сказала мисс Дэвис, роясь в своей сумке.

Я подумала было, что она хочет подарить мне пакетик птичьего корма, но она нашла в сумке свой кошелек, выудила из него монетку в двадцать пенсов и протянула ее мне. Я очень вежливо поблагодарила мисс Дэвис, потому что знаю: для таких старых женщин, как она, даже двадцать пенсов – это большие деньги.

Папа признательно улыбнулся ей, а затем повел меня на кухню. Оказывается, он умудрился запихнуть в угол кухни один из столиков, украсил его елочной мишурой, воздушными шариками и повесил над ним рождественские фонарики. Столик был покрыт серебристой клеенкой, на ней лежали перевязанные серебряной лентой с бантом нож и вилка, а на стене висел плакат, на котором корявым папиным почерком было написано: «С днем рождения, Принцесса!»

– Ах, папа! – сказала я и заплакала.

– Ну-ну-ну! Не надо плакать, солнышко! – сказал папа. – Лучше садись на свой трон и распаковывай подарки.

Он вручил мне три больших красных пакета и один маленький, помятый, в коричневой оберточной бумаге, перевязанный бечевкой.

– Это от бабушки, – пояснил папа и добавил, потирая нижнюю губу: – Не жди чего-то особенного.

– Наверное, она опять для меня что-нибудь связала, – сказала я, щупая мягкий пакет в коричневой бумаге.

Бабушка всегда дарит что-нибудь связанное своими руками. Она вяжет вещи специально для меня, но плохо помнит, сколько мне лет. В прошлый раз это был крошечный, как на ясельника, розовый жакет с зайцами, уточками и медвежатами на маленьких кармашках.