Сахара и Сахель - [133]

Впрочем, короткая прелюдия длилась не более нескольких минут; она только раззадорила публику и дала коням почуять запах пороха. Каид занял место у древка знамени, а рядом с ним его сыновья, два милых мальчика шести и десяти лет. Одежда, обувь, головной убор и высокие желтые кожаные чулки старшего мальчика придавали ему облик юного воина. Он восседал с царственным видом, будто спектакль давался в его честь, откинувшись для большего удобства на седобородых слуг, которые, лежа на животе за его спиной, заменяли ему подушки. В дальнем конце ипподрома, где готовые пуститься вскачь кавалеристы разбились на небольшие группы, раздались крики.

Старт был великолепен; двенадцать или пятнадцать всадников устремились вперед стройной шеренгой. Это были лучшие всадники и кони. Конная сбруя поражала пышным убранством; люди облачились по-праздничному, то есть в боевые костюмы: просторные шаровары, хаики за спиной, пояса снаряжены патронами и застегнуты очень высоко поверх жилетов. Они приближались бок о бок, что довольно редко случается у арабов, сапог к сапогу, стремя в стремя, прямо держась в седле, вытянув руки, бросив поводья, с пронзительными криками, отчаянно жестикулируя, — и все это они проделывали с поразительной самоуверенностью; у большинства ружья лежали на головных уборах в форме тюрбанов, а свободными руками они орудовали пистолетами или саблей. В десяти шагах от нас ружья взметнулись над головами седоков, и через мгновение всадники застыли и взяли нас на прицел. Солнце играло на ружейных стволах, перевязях, на золотых и серебряных украшениях; в солнечных отблесках сверкали ткани, расшитые седла, золотые стремена и узда. Конники пронеслись молнией, произведя общий залп, который окутал их белой дымкой, а нас осыпал порохом. Женщины зааплодировали.

Второй старт последовал сразу за первым, да так быстро, что ружейные дымы смешались, а новый салют вторил едва смолкшим выстрелам почти моментальным эхом. Третий отряд шел следом в вихре пыли, и все ружья были направлены в землю. Во главе скакал негр Каддур, прирожденный наездник, известный по всей равнине; его серая кобыла творила чудеса. Знаменитая кобыла — небольшое худое животное, необыкновенно тонкое и гибкое, мышиной масти, со стрижеными гривой и хвостом. Потускневшее серебро, бубенцы, амулеты, множество болтающихся цепочек украшали лошадь и издавали неповторимый звон. На Каддуре были пунцовая куртка и пурпурные шаровары. Его вооружение составляли два ружья — одно на голове, другое в левой руке, а в правой он держал пистолет, из которого и произвел выстрел, затем, перебрасывая из руки в руку, разрядил одно за другим оба ружья, подбросил их, словно жонглер трости, и исчез, простершись на шее лошади, прижавшись подбородком к самым позвонкам.

Пальба уже не умолкала. Раз за разом, без передышки, накатывались волны всадников, сменявших друг друга на фоне занавеса из пыли и воспламененного пороха. Женщины, не перестававшие хлопать в ладоши и издавать характерные пронзительные крики, целый час вдыхали раскаленный воздух поля битвы. Попытайся представить себе то, что записки с их холодной формой и неторопливыми фразами никогда не смогут оживить; попытайся ощутить неудержимую бурю в праздничном беспорядке, очарование скорости, слепящий блеск ярких красок под солнечным дождем. Представь сверкание оружия, танец световых бликов на движущихся всадниках, распахнутые на скаку хаики, свист ветра в складках материи, исчезающее, словно вспышка молнии, сияние бесчисленных блестящих предметов, ярко-красные тона, оранжевые оттенки, напоминающие пламя, ледяной белый цвет на фоне серого неба, бархатные и золотые седла, конские уздечки, украшенные помпонами, расшитые шоры, залитые потом или покрытые пеной пластроны, сбрую, удила. Добавь к роскошному видению — усладе глаз — оглушительный шум: крики всадников, возгласы женщин, треск выстрелов, ужасающий топот стремительно мчащихся коней, звон и бряцание тысяч и тысяч металлических предметов. Помести всю сцену на фоне хорошо тебе знакомого, спокойного и светлого, но слегка затянутого пыльной пеленой пейзажа, и, возможно, тебе явится в причудливой неразберихе веселого праздничного действа, пьянящего не менее, чем война, ослепительное зрелище, называемое арабской фантазией, — зрелище, которое ожидает своего живописца. Я знаю только одного человека, который сумел бы понять и выразить его суть, только ему достало бы изобретательности, воображения, мощи и дерзости, поэтому он один достоин права на такую попытку.

Если свести композицию к самым простым элементам, выделить одну группу, а в ней единственного всадника, то полет хорошо сложенного скакуна, летящего галопом, представится непревзойденным зрелищем, согласным движением двух созданий — самых разумных и совершенных по форме творений бога. Разлучите их, и гармония единения разрушится; но позвольте человеку слиться с конем, вдохните в его торс энергию и волю, а всему остальному придайте сочетание ловкости и силы, и вам явится существо, которому нет равных в силе, в способности мыслить, подвижности, смелости и быстроте, свободе и покорности. Артистическая Греция не смогла придумать ничего более естественного и величественного, тем самым показав, что конная статуя — высочайшее творение человека в искусстве ваяния. И этого реального монстра, который не более чем дерзновенный аллегорический союз крепкого скакуна и красавца-мужчины, Греция сделала воспитателем своих героев, творцом наук, наставником самого ловкого, храброго и прекрасного из людей.