Сага об угре - [44]

Мой папа родился летом 1947 года. Его маме, моей бабушке, тогда было двадцать, и она уже отработала более шести лет. Отходив семь лет в школу, она прошла конфирмацию и затем, в четырнадцать лет, пошла работать прислугой. Утром на следующий день после конфирмации она села на велосипед и поехала на свою первую работу. Велосипед она купила в рассрочку за десять крон в месяц. Зарабатывала она пятнадцать.

Жила она с родителями и пятью братьями и сестрами. Родители были статарями — сельскохозяйственными рабочими, которых нанимали по контракту и оплачивали их труд натурой. Это была чуть приукрашенная разновидность крепостного права. Они жили в статарском домике. Три комнаты: кухня, спальня, где спали ввосьмером — по двое в каждой кровати, — и праздничная комната, куда по обычным дням никто не допускался. Туалет на улице, дровяная печь и окна, из которых сквозило. Отец, который бил своих домочадцев. Это были люди, ничего не имевшие, и, хотя систему в 1945 году отменили, они еще немало лет жили и работали примерно в тех же условиях. Статари знали свое место. Их дети — тоже.

Бабушка была красива простой народной красотой, часто улыбалась, у нее были робкие глаза с легким налетом тоски. В подростковые годы она успела поработать прислугой в десятке разных домов. Мыла посуду, вытирала пыль — с семи утра до семи вечера. Выходной в воскресенье плюс один вечер в неделю. Она спала одна в комнатке для прислуги, и ей там ужасно не нравилось — не нравилось быть прислугой, не нравилось быть чужой в доме других людей, не нравилось, что ее ругают, презирают, не нравилось ее подчиненное положение. Она все время тосковала по дому — по сестрам, братьям и детству.

Когда должен был родиться мой папа, она снова вернулась домой, а осенью того же года устроилась на работу в городе на резиновую фабрику. Работа на фабрике нравилась ей больше, чем роль служанки, однако тяжело было одной растить малыша. Получив два месяца отпуска в связи с рождением ребенка, она вынуждена была вскоре пойти работать, оставив моего папу на попечение родителей и младших сестер.

Ему исполнилось семь лет, когда они — папа и бабушка — переехали в новый дом, на хутор у реки, который я называю дедушкиным хутором.

Это было пасторское имение, которое церковь сдавала в аренду, со свинарником и полями, с огромным цветущим садом, которым занималась бабушка. Папе с самого начала пришлось учиться помогать по хозяйству, но ему нравился бокс и стрельба из рогатки. Он бегал через поле к реке и научился плавать, переплывая бурное течение над порогом. В школе его интересовали история и естественные науки, однако школу он вскоре бросил. Начал работать, возя свиней на мясобойню. Прошел армию, познакомился с мамой, устроился на работу по укладке асфальта — да так и остался на ней до конца.

Пока мой папа рос, в Швеции ввели детские пособия, социальные пособия и пенсию за выслугу лет. Появилось индивидуальное налогообложение. Развивались здравоохранение и родовспоможение, появлялись детские сады и дома престарелых. Происходило перераспределение ресурсов. Две недели отпуска превратились в четыре. Большая часть ответственности за социальное обеспечение граждан теперь лежала не на семье или клане, а на государстве. Все это дало возможность дорожному рабочему и няне — моим папе и маме — зажить так, как рабочие в прежние времена и не мечтали.

Разумеется, перемены в жизни мамы и папы не произошли сами собой. Однако в них не было ничего случайного. Мощные силы пришли в движение. Мои родители были как прозрачные «ивовые листочки», влекомые морским течением. Они переплыли целый океан, не двигаясь с места.

Папе было двадцать, а маме семнадцать, когда они родили мою старшую сестру. Несколько лет спустя они взяли кредит в банке и построили собственный дом из белого кирпича.

Там, на газоне перед домом, папа выложил однажды вечером длинный и странный предмет из металлических колец и сетки.

— Это вентерь для ловли угря, — сказал папа. — Я его купил.

Не знаю, у кого он его купил, — во всяком случае, он точно был не новый, в сетке виднелось несколько дыр, которые мы починили с помощью суровой нити, однако выглядел он все равно очень мощно. Длиной в четыре-пять метров, он был широкий с одной стороны и сужался с другой, а у входа имелись два клапана из сетки, благодаря которым его можно было растянуть до трех метров. Я представил себе, как он лежит на дне реки, захватывая все, что несет течение. Он будет битком набит рыбой. Это вам не то что ставить удочки или делать клубок из червей. Тут менялась вся иерархия. С такой рыболовной снастью мы станем не просто случайными гостями у реки с ее непрекращающимся циклом жизни и событий — мы станем почти всемогущими. Казалось, теперь мы сможем вмешаться в сам природный порядок.

Мы поужинали, папа засунул за губу понюшку табаку, и мы сели в машину, чтобы отправиться к реке, пока не стемнело. Съехав со склона по широкой колее, мы остановились у ивы. До этого несколько дней подряд шел дождь, и река поднялась, став на пару метров шире, чем обычно. В некоторых местах она разлилась, образовав небольшие заливы со стоячей водой, из которой торчали одинокие травинки.