Сафьяновая шкатулка - [78]

— Назад! — крикнул Ерем и направил револьвер на «молодцов».

Те, человек двенадцать молодых парней, сами напуганные нелепым выстрелом своего товарища и особенно смертью кизира, шарахнулись назад, путаясь между жавшимися друг к другу конями. Они уже сообразили, что дело зашло слишком далеко, надо было как-нибудь выпутаться из положения. Сантур быстро затих, к нему через площадь бежала с истошным воплем его жена.

Бахши лежал на земле и отчаянно сучил ногами, норовя попасть Ерему в пах. Руки его судорожно метались по камням в поисках опять затерявшегося маузера. Ерем сперва увертывался от ударов, но затем отошел чуть в сторонку, где Бахши уже не мог его достать, и ждал, пока тот не выдохнется совсем.

И тут произошло то, чего никто не ждал. Бахши вдруг сразу как-то обмяк и, прижав обе ладони к лицу, расплакался. Его грузное, плотное тело билось в истерике, разорванный под мышкой френч был весь в пыли. Он плакал, и плач вырывался из его горла прерывисто, наподобие собачьего лая. Он стискивал кулаки и кусал их в бешенстве, сквозь рыдания вырывались бессвязные слова:

— Лучше бы ты с одного выстрела… подлец… кровью твоей напьюсь… или не мать родила… перед всем селом… своего же… Не прощу! Я в грязи, у твоих ног… Припомню, припомню, сучий сын, припомню…

На губах его выступила пена, он закатил глаза. Ерем быстро достал из кармана самодельный нож и сунул деревянную рукоять в судорожно стиснутый рот Бахши. У того был припадок.

Ерем медленно спустил курок своего револьвера, спрятал его в карман, обернулся к толпившимся в сторонке «молодцам»:

— Кто сейчас стрелял?

Те виновато и испуганно жались к своим коням, молчали.

— Кто стрелял, я спрашиваю?! — заорал Ерем.

Один из «молодцов» подтолкнул своего соседа.

— Ну чего молчишь, или ждешь, пока на всех скажут…

— Да я и сам не знаю, как это я… Услышал «стреляй», рука сама нажала…

Ерем смерил его взглядом. Мальчишка ведь, лет двадцать, не больше. Ерем размахнулся и ударил его в скулу, тот привалился к седлу, захлюпал носом.

— Ты из какого села?

— Из Ванка, — всхлипнул тот.

— Чей сын?

— Аванеса.

— Там у вас три Аванеса.

— Бадунца Аванеса.

— Того, что умер в позапрошлом году?

— Да, — опять всхлипнул парень.

— Твой отец был дельный человек. Кто же тебя сделал, такого дурака… Ну, вот что, — обернулся он к остальным. — Убирайтесь из села ко всем чертям, чтоб духу вашего здесь не было. Поняли?

— Поняли, дядя Ерем.

— Иначе всех перестреляю. Поняли?

— Поняли, дядя Ерем, как не понять… А как с ним быть? С Бахши.

— О нем не думайте, он не умрет. Идите и никогда с ним не связывайтесь.

— Так ведь он все наши села перебьет, боятся его…

— А вы для чего? Или не мужчины вы? Ладно, убирайтесь.

Подталкивая друг друга, «молодцы» увели своих коней. Ерем тронул сына за плечо:

— Пойдем, Левон.

Уже выйдя за пределы площади, они обернулись.

На одном конце площади лежал Бахши со сложенным ножом в зубах, на другом — жена Сантура билась в причитаниях над мертвым телом мужа.

— Каждому свое, — вздохнул Ерем.

Дома его ждал Гара-киши. С виду он был спокоен, но, когда Ерем и Левон появились в дверях, он, прежде чем сказать что-то, несколько раз прокашлялся — это и выдало его волнение. Ерем рассмеялся, легонько хлопнул его по плечу:

— Одним дураком меньше, я про кизира! Не горюй.

— Тебе не надо было ходить туда, кирва Ерем.

— Это еще почему?

— Не надо было ходить туда.

— Ждать, пока друг друга перебьют?

— Не знаю, кирва Ерем.

— Ну вот, теперь стало понятно! — снова рассмеялся Ерем, прошел в угол, налил в медную луженую кружку вина из кувшина, выпил до половины, отер усы и сказал:

— Жаль, что ты не пьешь, Гара-киши, много теряешь. Ты бы плюнул на ваши законы.

Это было единственное, на чем они не сходились: никакие силы не заставили бы Гара-киши переступить законы шариата и выпить вина. В иное время слова Ерема, как это нередко бывало, вызвали бы оживленный спор между ним и Гара-киши, с упоминанием аллаха и всех его пророков, господа бога, святых, особенно непорочных дев. Но сейчас Гара-киши лишь улыбнулся и развел руками.

Уже начало темнеть, когда Ерем с сыновьями провели его до Сеидлара…

В конце концов, кто-то должен был сказать однажды:

— Ну, хоть ночью-то она должна отдохнуть спокойно?!

— А что делать? — ответили другие. — Мальчика поместить к женщинам, что ли?

— Потом будут говорить, что о себе думаем, избавиться хотим от него.

— Это уж точно.

— Женщины — о, это такой народ, что угодно подумают! — вставил какой-то, по всему видать, отпетый женоненавистник.

— Добро бы только подумали, а то ведь скажут!

Результат этого короткого обмена мнениями оказался настолько ошеломляюще конструктивным, что поначалу никто не поверил в его реальность: ну как это можно, чтобы женщина, да еще молодая, да еще на курорте, да еще… гм… А что главврач скажет? Ничего не сказал главврач. Выслушав доводы членов депутации, он попросил их немного потесниться, чтобы освободить место еще для одной койки, и заодно распорядился, чтобы «хоть из-под земли», но добыли какую ни на есть ширму. На складе валялась одна бумажная. Ее почистили, заклеили, и получилось вроде не так уж плохо.

— Только имейте в виду, если вдруг нагрянет какое-нибудь начальство…