Сафьяновая шкатулка - [69]

— Что рассказывать, Слава? Живу, в общем…

— Тебе приходится трудно?

— Не надо об этом. Все в прошлом, и об этом не надо.

— Совсем в прошлом?

— Совсем.

— Неправда, Нора.

— Правда.

— Неправда! Я ведь по твоему голосу чувствую. Меня не обманешь. Ты подумала, что это он звонит, у тебя был такой радостный голос, что я чуть не дал отбой, когда ты крикнула «алло!». Ври кому хочешь, только не мне. Ври этому своему… как его там… Чорекчяну, может, он и поверит, а я — нет, меня не обманешь.

— Я выхожу замуж, — сказала Нора. — За Чорекчяна.

Славик поглядел на нее слегка удивленно, потом сказал:

— Вот в это я, пожалуй, поверю.

— Во что, Славик?

— В то, что тебе надо выйти за Чорекчяна, — сказал он, делая упор на слове «надо». — В это я могу поверить.

— Я люблю Чорекчяна, — сказала Нора деревянным голосом. И это прозвучало настолько неубедительно, что Славик стал смеяться, не икать, не взвизгивать, а смеяться.

— Что же ты будешь с ним делать? Про моду на платье говорить и про всякие там другие моды, да?

— А разве этого мало?

— Нет, зачем же мало. При умелом ведении хозяйства… И вообще взаимные интересы — основа прочного семейного счастья. Это железно! Я по себе знаю. Но ты все-таки не выйдешь за него. Хоть в последнюю минуту, но откажешься.

— А если не откажусь?

— Значит, это была не ты, а кто-то другая в твоем обличье. Тогда черт с ней, и пропади она пропадом! Туда ей и дорога.

Нора печально вздохнула.

— Как хорошо с тобой, — сказала она. — Жаль, что ты женился. Я бы, пожалуй, за тебя замуж пошла.

— А я бы тебя не взял, — сказал Славик. — Незавидная доля быть мужем женщины, которая любит другого. Ведь ты любишь другого. Правда?

— Я люблю Чорекчяна, — сказала Нора тем же деревянным голосом.

— Ну, завелась! Любила бы — назвала бы его хоть по имени: «Армен» — все-таки нежнее, чем «Чорекчян».

— Я люблю Армена, — сказала Нора.

— В добрый час! Когда будет свадьба?

Катер напоминал белоусого старика с тусклыми слезящимися глазами. Вероятно, такое впечатление складывалось из-за двух якорей на носу катера и пенных волн, бегущих впереди корабля.

А Славик горячился и что-то говорил насчет Армена, насчет Фрида, насчет нее, что-то такое необычно для него умное и правильное и очень похожее на письмо в редакцию молодежной газеты. Даже слова были похожие: «бросить в трудную минуту», «предавать собственное чувство», «струсить перед условностями». И каждая его фраза как бы слизывала яркую окраску с чего-то такого, что было дорого ей, по крайней мере до сегодняшнего дня, и сейчас вдруг стало тускнеть и терять свою привлекательность.

Но спустя полчаса, когда Нора шла домой, она поняла, что Славик нисколько не изменился, он остался таким же, каким был до отъезда, и говорил он так же, как говорил бы год назад. Изменилась она сама, стала взрослее, и последний прожитый ею год научил ее относиться к словам с подозрительностью и недоверием.

— Тоска-то какая… — вздохнула она и, посмотрев на часы, заторопилась, сделав вид, что ее ждут дома, хотя и знала, что Славик не поверит ей. Но ей это уже было все равно.

Славик действительно не поверил, он просто улыбнулся и сказал:

— Я, наверно, наговорил тут кучу глупостей, да?

— Нет, все правильно, Слава. Я рада, что мы встретились. Ты когда уезжаешь?

Славик понимающе рассмеялся:

— Завтра рано утром. Наверно, уже не увидимся, — сказал он, хотя тоже знал, что она не верит ему: по пути к морю он проговорился, что приехал на неделю.

Но напоминать об этом сейчас было бессмысленно.

Кажется, с тех пор, как в доме появился телевизор, он впервые в этот вечер не грохотал на весь дом. В этот вечер в доме господствовал не телевизор, а Армен Чорекчян совместно с будущим своим тестем и тещей: они обсуждали подробности предстоящего свадебного торжества, — где, когда, сколько человек пригласить, кого именно, какую лепту должна внести каждая сторона в основные расходы. Микаэл тоже был в комнате, но за стол не садился. Он ходил от окна к двери и обратно, морщился, курил сигарету за сигаретой. Иногда взгляд его останавливался подолгу на красивом, полном достоинства лице Чорекчяна, аккуратно вписывающего шариковой ручкой в чистый лист бумаги аккуратные столбики с цифрами и фамилиями предполагаемых гостей. Насмотревшись, Микаэл снова принимался вышагивать по комнате, а сигаретный дым синим шарфом вился за его спиной.

Нора лежала на диване в соседней комнате, заложив руки под голову, и равнодушно наблюдала за Офелией, которая металась по комнате, то сердито переставляя с места на место стулья, то взбивая и без того взбитые подушки на кровати. Временами она замирала на месте, прислушиваясь к голосам, доносившимся из гостиной, затем ворчливо сообщала…

— Насчет гостей… кого приглашать, а кого нет…

И опять принималась метаться по комнате. Потом останавливалась возле Норы:

— Спишь, что ли?

— Нет.

— Нора.

— Ну?

— Нора, да ведь не любишь ты его!

— Ну и что?

— Ничего! — ворчала она и опять начинала бегать по комнате, обтирая тряпочкой комод, зеркала. Снова останавливалась, прислушивалась к голосам за дверью.

— Да перестань же, Офелия, — просила ее Нора. — Пусть себе разговаривают. Тебе-то что?