Сафьяновая шкатулка - [112]
И тогда ему захотелось увидеть это тело вблизи. Он ни о чем не думал — ему просто хотелось смотреть на него, как люди смотрят на скрипку великого музыканта или слепок с его руки. И, словно отклик на свой безмолвный зов, он услышал ее голос, который почти целый год каждый вечер слышал он по телефону и который до этой минуты был чужим и далеким и жил сам по себе. Теперь это был ее голос — голос девушки, купающейся сейчас в море. Девушку звали Анной.
— Антон!
— Что, Аня?
— Я иду!
— Иди!
— Я не могу!
— Почему?
— Ну, уходи за скалу!
— Аня!
— Ну, что?
— Не гони меня, Аня!
— Как тебе не стыдно!
— Мне не стыдно, Аня! Мне совсем не стыдно!
— Уходи сейчас же, слышишь!
— Я не могу, я хочу смотреть на тебя, Аня!
— Антон, милый, ну, я прошу тебя, умоляю, ты должен уйти!
Нет, она не догадывалась о чуде, сотворенном ею. Она была слишком щедра, чтобы помнить о мелочах. То был царственный жест, тут же забытый ею! Подарок богача, не знающего настоящую цену своему дару…
Антон медленно спустился со скалы, сел по другую ее сторону и закурил сигарету, дожидаясь, когда Аня закончит одеваться. Спустя минут десять она, уже одетая, вышла из-за камня, расчесывая свои волосы, еще влажные, потемневшие и тяжелые. В губах она сжимала шпильку от волос. Она не смотрела на Антона. И он не смотрел на нее. Он встал и сказал:
— Ну, пойдем?
— Да… Я только волосы приберу…
Они пошли вдоль берега моря — Антон впереди, Аня чуть поотстав от него. Уже почти совсем стемнело, лишь на западе небо было светлое; море, иссиня-черное, глухо плескалось, на мелких волнах вспыхивали редкие отсветы и тут же гасли. Сухой, остывающий от дневного зноя песок мягко хрустел под ногами.
Им надо было идти с полкилометра, чтобы добраться до автобусной стоянки. Они, не сговариваясь, выбрались на асфальт в шальной надежде встретить случайную машину. Где-то слева от дороги затрещала цикада, пробуя голос, и опять умолкла.
— Какая тишина, — сказала Аня.
— Да, — сказал Антон.
Аня чуть прибавила шагу и пошла рядом.
— Антон…
— Что?
— Тебя как будто подменили.
— Почему?
— Не знаю… Ты все время молчишь. Ты на меня сердишься?
— Нет.
— Я знаю, ты сердишься… Но все было так неожиданно. Ну, пожалуйста, не сердись на меня…
Антон остановился, первый раз посмотрел на нее. Она тоже остановилась, виновато опустив голову. Лицо ее в темноте расплывалось, но он чувствовал, что она исподлобья напряженно смотрит на него и что на ее губах играет улыбка, но это уже не та печальная, горестная улыбка, которую он видел днем на станции. Она уже другая, Антон не знал, какая именно, но знал, что она сейчас другая. Он хотел сказать, что и для него все это неожиданно, но не знал, как это сделать.
Он рассмеялся и сказал:
— Ты молодчина, Аня! Ты и сама не знаешь, какая ты молодчина! Ты сама этого не знаешь, и никто этого не знает! Я один знаю, Аня!
— Боже мой… — прошептала Аня и порывисто прижала руки к лицу, шагнула было назад, но Антон быстро обнял ее за плечи, отвел ее руки и стал целовать.
Анна покорно подставляла ему губы, лицо, шею, а слезы неудержимо текли по ее холодным от моря щекам, и она даже не пыталась сладить с ними…
…Очень общительный по натуре, я был нелюдим и слишком робок в общении с людьми. Если вокруг меня собиралось несколько человек, я предпочитал молчать и слушать, потому что каждая попытка быть активным в общей беседе неизменно заканчивалась для меня провалом: я всегда говорил либо не то, что надо, либо — это случалось чаще — не так, как надо, и видел вокруг себя вежливо-недоумевающие лица. Однажды зашел разговор о самом важном, что нужно каждому. Я сказал, что это — умение сделать пять шагов без посторонней помощи. Фраза в общем-то банальная и, вероятно, каждый из моих собеседников на моем месте сказал бы то же самое, но после моих слов почему-то наступила неловкая пауза, собеседники односложно согласились со мной… Потом я долго раздумывал, что же все-таки произошло. И понял, что дело было не в высказанной мной мысли, а в том, как я это сделал — излишне всерьез, когда надо было с оттенком легкого юмора, поскольку разговор шел в полушутливой форме: жить надо всерьез, но говорить о жизни серьезно не всегда уместно, и мои слова о пяти шагах в данном случае прозвучали диссонансом, сбили всех с тона и вызвали недоумение… Я ощупью докапывался до истин, которые люди хватали на лету. И мои открытия довели меня до цели, прямо противоположной моим стремлениям: вместо того чтобы научиться быть простым и непринужденным в общении с людьми, я стал бояться их.
И тем забавнее было мне узнать, что она видит меня совсем другим: рослым, хорошо одетым, в меру самоуверенным, в меру ироничным… Мужчина хоть куда. И при всем этом она отлично знала, что при том образе жизни, который веду я, я не могу быть таким, каким она меня видит. Но еще забавнее было то, что она ненавидела меня выдуманного и стремилась разрушить выдумку — она ей порядком надоела своей нереальностью. Я мог довольствоваться этой нереальностью, она была моей сутью. Ей же хотелось жизни во всей ее конкретности. Словом, это была любовь без романа и развязка ее началась с того самого момента, когда было произнесено это слово — конкретность. Мы оба боялись этого слова. Один больше, другая меньше. Но боялись оба…
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.